Оно - Кинг Стивен. Страница 48

Из магазина Бен вышел с маленьким бумажным пакетиком, набитым сладостями, в руке и четырьмя центами в правом переднем кармане новых джинсов. Он посмотрел на бумажный пакет со сладкой начинкой, и внезапно на поверхность попыталась пробиться мысль,

(будешь и дальше так есть, Беверли Марш никогда на тебя не посмотрит)

неприятная мысль, и он затолкал ее обратно в глубину. Затолкалась она достаточно легко — привыкла к тому, что ее шпыняют.

Если бы кто-то спросил его: «Бен, тебе одиноко?» — он бы посмотрел на этого человека с искренним изумлением. Такой вопрос никогда не приходил ему в голову. Друзей ему заменяли книги и мечты, модели «Ревелл», [77] гигантский набор «Линкольн логс» [78] и дома, которые он сооружал из элементов этого набора. Его мать не раз и не два восклицала, что бревенчатые дома Бена выглядят гораздо лучше настоящих домов, которые делались по чертежам. Был у него и большой конструктор «Эректор сет», [79] а на день рождения в грядущем октябре он рассчитывал получить «Супер сет». Этот конструктор позволял собрать часы, которые показывали настоящее время, и автомобиль с настоящей коробкой передач. «Одиноко?» В ответ он бы мог спросить с искренним недоумением: «Чего? Это как?»

Ребенок, слепой от рождения, не знает, что он слеп, пока кто-нибудь не скажет ему об этом. Но даже тогда у него весьма смутное представление о том, что есть слепота; только потерявшие зрение могут полностью осознать, что же это такое. Бен Хэнском не ощущал себя одиноким, потому что не знал ничего, кроме одиночества. Если бы состояние это было для него внове, если бы он мог с чем-то сравнить, то, наверное, понял бы вопрос, но пока одиночество окружало его жизнь со всех сторон и накрывало куполом. Оно просто было — как большой палец с двумя суставами или маленький выступ на задней стороне одного из его передних зубов, маленький выступ, который его язык начинал вылизывать, когда Бен нервничал.

Беверли — сладкая мечта, а конфеты — сладкая реальность, единственный его друг. Вот он и велел инородной мысли проваливать, и та тихонечко ретировалась, не поднимая скандала. По пути от «Костелло-авеню маркет» до библиотеки он переправил в рот все содержимое пакета. Честно хотел оставить пастилки «пез» на вечер, чтобы съесть их перед телевизором (нравилось ему одну за другой загружать их в рукоятку маленького пластикового Пезгана, нравилось слышать, как щелкает крошечная пружинка внутри, но больше всего нравилось выстреливать их в рот, одну за другой, словно совершая сахарное самоубийство). В этот вечер показывали несколько сериалов, сначала «Вертолетчики», где Кеннет Тоби играл бесстрашного пилота винтокрылой машины, потом «Драгнет», который основывался на настоящих преступлениях, менялись только имена, чтобы защитить невиновных, и наконец, его любимый полицейский сериал «Дорожный патруль», в котором Бродерик Кроуфорд играл патрульного Дэна Мэтьюса. Бродерик Кроуфорд был кумиром Бена. Бродерик Кроуфорд не позволял застать себя врасплох, ни перед кем не прогибался, никому не давал спуска — и, что самое главное, Бродерик Кроуфорд был толстым.

Он добрался до угла Костелло и Канзас-стрит, где требовалось перейти на другую сторону, чтобы попасть в публичную библиотеку. Библиотека состояла из двух зданий. Старое, у тротуара, построенное на деньги богатого лесопромышленника в 1890 году, и новое — низкое, из песчаника, в глубине. Новое занимала детская библиотека. Оба здания соединялись стеклянным коридором.

Здесь, в непосредственной близости от центральной части города, автомобили по Канзас-стрит двигались только в одном направлении, и Бен, перед тем как перейти улицу, посмотрел лишь в одну сторону, направо. А если б посмотрел налево, его ждал бы неприятный сюрприз. Рыгало Хаггинс, Виктор Крисс и Генри Бауэрс стояли в тени большого старого дуба, растущего на лужайке у Общественного центра, примерно в квартале от перекрестка.

— Давай его вздуем, Хэнк. — В голосе Виктора слышалась мольба.

Генри наблюдал, как этот толстый маленький говнюк пересекает улицу: его живот колыхался, затылок болтался взад-вперед, словно чертова Пружинка, [80] зад в новых синих джинсах покачивался, как у девчонки. Генри прикинул дистанцию между ними тремя, стоящими на лужайке у Общественного центра, и Хэнскомом, и между Хэнскомом и спасительным убежищем — библиотекой. Подумал, что они скорее всего успеют догнать его до того, как он войдет в двери, но Хэнском мог начать кричать. От этого маменькиного сынка следовало ждать всякого. Если бы закричал, какой-нибудь взрослый мог вмешаться, а этого Генри совершенно не хотелось. Эта сука Дуглас сказала ему, что он завалил английский и математику. Она перевела его в следующий класс, но назначила ему четыре недели дополнительных летних занятий. Генри предпочел бы остаться на второй год. Если б остался, отец избил бы его только один раз. А теперь, когда Генри предстояло четыре недели проводить в школе по четыре часа в день, и это в разгар полевых работ, отец мог избить его раз шесть, а то и больше. И с таким мрачным будущим его примиряло только одно: в этот день он собирался отдать этому жирдяю все тумаки, что еще даже не получил от отца.

С процентами.

— Да, давай перехватим его, — поддержал Виктора Рыгало.

— Мы подождем, пока он выйдет.

Они наблюдали, как Бен открыл половинку большой стеклянной двери и вошел в библиотеку, потом сели на траву и закурили. Рассказывали друг другу анекдоты про коммивояжеров и ждали появления Бена.

Генри знал, что он обязательно выйдет. И вот тогда Генри намеревался заставить его пожалеть о том, что он родился на свет Божий.

Библиотеку Бен любил.

Любил прохладу, царящую там даже в самый жаркий день долгого жаркого лета; любил тишину, нарушаемую лишь редким шепотом, чуть слышным постукиванием (библиотекарь ставил книги на полку или возился с формулярами) да шелестом страниц в зале периодики, где старики читали подшивки газет. Ему нравился свет, который днем падал через высокие, узкие окна, а зимними вечерами, когда снаружи завывал ветер, ложился большими кругами под свисающими с потолка шарами-лампами. Ему нравился запах книг — пряный запах, отдающий сказкой. Он иногда ходил вдоль стеллажей с книгами для взрослых, смотрел на тысячи томов и представлял себе мир, полный жизни, в каждом из них. Точно так же иной раз он шел по своей улице в горящих, подернутых дымкой сумерках конца октября, когда от солнца оставалась только густо-оранжевая полоска на горизонте, и представлял себе, какая жизнь идет за всеми этими окнами: люди смеялись, или спорили, или поливали цветы, или кормили детей, домашних животных, а может, ели сами, сидя перед теликом. Ему нравилось, что стеклянный коридор, который соединял старое здание и детскую библиотеку, всегда оставался жарким, даже зимой, за исключением разве что нескольких облачных дней. Миссис Скарретт, старший детский библиотекарь, как-то сказала ему, что причина — в так называемом парниковом эффекте. Бену эта идея очень понравилась. И годы спустя, когда он построит коммуникационный центр Би-би-си в Лондоне, который вызовет столько споров, причем аргументы «за» и «против» будут звучать еще тысячу лет, никто так и не узнает (за исключением самого Бена), что коммуникационный центр — всего лишь стеклянный коридор публичной библиотеки Дерри, только поставленный на торец.

Ему нравилась и детская библиотека, хотя в ней напрочь отсутствовало обаяние сумрака, которое он ощущал в старом здании, с его шарами-лампами и стальными винтовыми лестницами, такими узкими, что два человека не могли на них разойтись, и одному приходилось отступать назад. Детскую библиотеку всегда заливал свет, солнечный или электрический, и шума здесь хватало, несмотря на многочисленные таблички с надписью «ДАВАЙТЕ НЕ БУДЕМ ШУМЕТЬ, ХОРОШО?» Главным источником шума служила Пухова опушка, куда приходили малыши, чтобы посмотреть книжки-картинки. В этот день, когда Бен вошел в детскую библиотеку, как раз начался Сказочный час. Мисс Дейвис, красивая молодая библиотекарша, читала «Трех козликов». [81]