Не покидай меня, любовь - Кендрик Шэрон. Страница 8

— А я — именно это, — нарочито небрежно сказал он.

Он прижался к ее губам в медленном, дурманящем поцелуе со всей страстью, которую ощутил сегодня утром в кабинете, но на этот раз все было иначе. Теперь нечего бояться, что его секретарша может войти в любой момент, и Эмма знает, что она проиграла — во всем.

Через несколько минут ты скажешь Винченцо нечто такое, что кардинально изменит его жизнь, думала Эмма. Ей придется научиться жить с его гневом и презрением, которые сейчас он задвинул подальше. Потому что в данный момент желает ее. А разве она не желает его? Если быть честной, то она никогда не переставала желать его. Так почему бы не позволить себе этот последний раз, прежде чем начнутся взаимные обвинения? Последний раз вкусить неземного блаженства, прежде чем черные тучи закроют небо.

— Винченцо, — простонала она, ухватившись за его широкие плечи. — О, Винченцо!..

Он мысленно отгородился от воспоминаний, которые пробуждали эти слова, и крепче прижал ее к себе, почувствовав, как хрупкое тело затрепетало в его руках, и мягкий шелковистый локон коснулся щеки. Яростная пульсация в паху воспламеняла его, и он поцеловал ее еще крепче и глубже, губами исследуя ее губы. Что она с ним сделала?

— Прикоснись ко мне! — хрипло велел он. — Прикоснись ко мне так, как раньше.

Слабый оттенок уязвимости в его глубоком голосе было почти невозможно вынести — такой же пьянящий, как и его хриплая мольба. Или Эмма просто вообразила это? Услышала то, что желала услышать? В любом случае она уже не могла не сделать то, чего он хотел, и с наслаждением погладила его грудь, ощутив жесткость волосков под тонким шелком рубашки.

Вот так? — прошептала она. — Да!

Еще?

Si. Еще. И еще.

Ее пальцы переместились ниже, и он не сдержал возглас, который звучал как какое-то сицилийское проклятье. Возможно, так и было. Казалось, он презирает себя за то, что так порабощен своими чувствами, хоть тело и упивается ими.

Так?

Si, именно так. Ах, Эмма, — простонал он.

Ведьма, а не женщина! Он пробежал ладонями по ее телу, словно впервые познавал его. И, может, так оно и было. Оно кажется другим. Не просто тоньше, но и грудь кажется другой формы, по крайней мере, насколько он мог судить через одежду. Он обхватил одну грудь и погладил сосок большим пальцем.

— Сними это чертово платье, — велел он. Но даже одурманенная желанием, Эмма занервничала. Он ведь не ждет, что она подскочит и начнет раздеваться для него, как могла сделать когда-то, когда они только поженились? В свете их теперешних отношений разве такое возможно? Она бы чувствовала себя так, как будто он покупает ее.

А разве это не так? — раздался голос совести. Разве не покупает?

Но Эмма отгородилась от голоса разума и облизала пересохшие губы.

Сними… сам.

Если ты настаиваешь, — пробормотал он. В. этом он, конечно, мастак. Должно быть, снял в свое время не один десяток платьев. А сколько других женщин он раздевал с тех пор, когда я последний раз была в его объятиях? — с болью подумала Эмма, когда он стащил платье с ее тела, небрежно бросив на пол.

Когда Винченцо отстранился, его черные глаза опалили ее, словно лазерный луч. Ей захотелось съежиться, закрыть руками грудь и подтянуть колени, чтобы спрятаться от неизбежной критической оценки ее худобы и простого белья.

— Колготки! — презрительно бросил он. — С каких это пор ты носишь колготки?

С тех пор, как перестала быть собственностью миллионера, вот с каких. Откуда бы ему знать, что шелковые чулки и пояс не совсем подходящая одежда для кормящей матери.

Мысль о ребенке и о том, что она собирается рассказать Винченцо, заставила Эмму опомниться. Но он уже стаскивал с нее колготки, целуя ее там через простые хлопковые трусики, пока она не заерзала нетерпеливо, испытывая горячее, почти невыносимое желание.

— Винченцо… — выдохнула она.

— Хочешь пойти в кровать? — горячо и требовательно спросил он.

И нарушить настрой? Дать себе время передумать? Позволить разуму взять верх и разрушить то, что делает ее такой живой впервые за долгое время? Голова твердила, что это безумие, но у тела было иное мнение. Но он по-прежнему мой муж, с болью подумала Эмма, так что это не только мое удовольствие, но и право.

— Нет, — прошептала она, зарывшись пальцами ему в волосы, как делала бесчисленное количество раз раньше. — Давай останемся здесь.

Винченцо застонал от ее быстрой капитуляции, от легкого превращения из снежной королевы в сирену. Но он всегда любил огненную страсть, которая лежала под сдержанной внешностью. Он научил ее всему, что знал, так почему бы не вкусить плоды своего труда еще раз?

— Сними с меня рубашку, — выдавил он.

Ее дрожащие пальцы начали неуклюже стаскивать ткань с его тела, но через мгновение он накрыл их ладонью.

— Потом, — прохрипел Винченцо, — а сейчас…

Он стал расстегивать пряжку своего ремня, и Эмма поняла, что не будет никакого «потом». Ее губы мягко покрыли поцелуями его шею, и она услышала прерывистый вздох удовольствия.

Винченцо сбросил с себя остатки одежды и уложил жену спиной на диван. На мгновение время застыло, когда он возвышался над ней, прежде чем опуститься на ее жаждущее тело.

— Винченцо! — ахнула она, когда он вошел в нее одним скользящим, восхитительным погружением, заполняя ее целиком. На мгновение он замер, глядя на нее глазами, в которых горело вожделение и промелькнуло что-то еще, похожее на гнев.

Винченцо начал двигаться внутри нее, презирая ее сексуальную власть над ним. Глаза Эммы были закрыты, а щеки порозовели, когда она подняла свои идеальные ноги и крепко обхватила ими его спину.

И разве то, что он сейчас делает, не преследовало его сны слишком долго? Наверняка это избавит его от ее колдовских чар раз и навсегда.

— Посмотри на меня, Эмма, — приказал он. — Посмотри на меня.

Она неохотно приподняла веки. Когда глаза закрыты, можно вообразить. Придумать. Притвориться, что это происходит лишь потому, что двое любят друг друга. Как далеко это от правды, как сложны мотивы, которые привели их сюда, в это место! Эмма заглянула в его напряженное лицо.

— О, Винченцо… — прошептала она.

«О, Винченцо!» — передразнил он, обхватывая ее за ягодицы. — Я лучший любовник, который у тебя был, да, Эмма?

Ты… ты же знаешь, что да! — выдохнула она, сознавая, что Винченцо хочет причинить ей боль, но внезапно ей стало уже все равно, ибо он уже подвел ее к заветной черте, и гораздо быстрее, чем она думала. Словно вознес ее к звездам, а потом снова спустил вниз в медленном и восхитительном слиянии. — Винченцо… о, да… да…

Винченцо заставил себя сдержаться ровно настолько, чтобы понаблюдать за тем, как в апогее страсти голова Эммы откинулась назад, а ногти вонзились ему в плечи. А потом он дал себе волю и утонул в собственном наслаждении. Винченцо не мог припомнить, когда оно накрывало его с такой силой, делая совершенно безвольным. Казалось, оно длилось и длилось, не собираясь прекращаться, и даже после того, как закончилось и улеглось, он некоторое время оставался внутри нее, пока заключительные спазмы не стихли.

Винченцо взглянул на ее пылающее лицо, на прядь волос, прилипшую к влажной щеке. В прошлом он мог убрать эту прядь и накрутить ее на палец, но не сейчас, ибо такой жест подразумевает нежность, а нежность — последнее, что он испытывает.

Наконец он встал и отошел, чтобы налить себе стакан воды. Поднеся его к губам, стал пить, не сводя с жены насмешливого взгляда.

— Ты сознаешь, что мы так увлеклись, что забыли о контрацепции? — с издевкой спросил Винченцо. — Но, как мы оба знаем, на этот счет нам не стоит беспокоиться.

Эмма потрясенно воззрилась на него, почувствовав, что дрожит. Как немыслимо жестоко! Он приберег самую ранящую колкость напоследок — и это после того, что между ними только что произошло?

Что ж, он ошибается, и скоро обнаружит это. Но разве его жестокость в такой момент — не своевременное напоминание не питать глупых иллюзий в отношении Винченцо Кардини?