Тихий омут - Волчок Ирина. Страница 21

В тот вечер она впервые так внимательно рассматривала Аэлиту. Внимательно, придирчиво, вдумчиво, подробно. Под лупой. В буквальном смысле — нашла в мамином письменном столе огромную старую лупу, и под ней рассматривала каждый след от ножа. Что она хотела найти? И вообще, искала она что-нибудь? Наверное, отпечатки Генкиных пальцев. На руках, на ногах, на спине, на талии… Поймала себя на этой мысли — и торопливо сунула деревяшку под диван. Через неделю делала уборку, вымела деревяшку из-под дивана — и сунула на шкаф. Потом искала что-то на шкафу, наткнулась на деревяшку — и сунула ее еще куда-то. В очередной раз, натыкаясь на нее в каком-нибудь укромном месте, Вера раздражалась и в первый момент решала немедленно выкинуть эту гадость так, чтобы больше уж никогда не находить. Но каждый раз совала ее в другое укромное место… А перед этим долго рассматривала. Иногда — под лупой.

И сейчас она рассматривала деревянную фигурку внимательно, придирчиво, подробно — как всегда. Только что без лупы. Да она и так знала каждый миллиметр наизусть. Каждую грань, оставленную ножом. Грани были неодинаковые, и стыки между ними были неодинаковые, было похоже, будто Генка выстругивал небрежно, начерно, может быть, потом собирался небрежные грани наждаком сгладить, но не успел. Или не посчитал нужным. Вере хотелось думать, что не посчитал нужным. Именно эти грани делали фигурку не голой. Не то, чтобы одетой, но не голой. Рыба в чешуе или птица в перьях не выглядят голыми. Аэлита в гранях тоже не выглядела голой. Наверное, это у нее скафандр такой. Под скафандром из мелких неодинаковых граней была видна каждая мышца тонкого стремительного тела. И даже ямочка на горле между ключицами. И даже косточки на щиколотках и на запястьях. И широкие, длинные, тяжеловатые веки, закрывшие пришельческие глаза. Или не пришельческие, а звериные. Хотя зверь и был неопознаваемым. Звериная Аэлита была мало похожа на Веру, во всяком случае — на нынешнюю. На ту, двенадцатилетней давности, — может быть. Похоже, Генка вырезал эту фигурку задолго до того, как мама приехала, чтобы увезти Веру в город. Накануне их отъезда, за два дня, да еще со сломанной рукой, ничего такого сделать невозможно. И вообще непонятно, как такое кто-то мог сделать. Особенно Генка. Именно Генка.

Ладно, не будет она выбрасывать Аэлиту. И прятать по темным углам больше не будет. Пусть стоит на туалетном столике перед зеркалом, раз уж решено, что гантелям там не место. Тем более, что звериную Аэлиту все равно никто не увидит, а если увидит тёзка, так все равно не узнает в ней Веру, Вера давно уже большая, самостоятельная, умная, совершенно не похожая на ту, которая не может выбрать — в небо взлететь или в омут головой прыгнуть…

Мысль неприятно царапнула, но Вера это анализировать не стала. Режим следует соблюдать, уже одиннадцать, спать пора.

Она уснула, как всегда, мгновенно и крепко. Говорят, так, засыпают здоровые люди с устойчивой психикой и чистой совестью. Веру всегда поражало, как много глупостей говорят люди о том, о чем не имеют ни малейшего представления…

…Тезка, по обыкновению, приперлась почти на полчаса раньше.

— Ждать будешь, — сурово сказала Вера, отгоняя ее от стола. — Будешь куски хватать — не получишь фирменного блюда.

— Подумаешь, не очень-то и хотелось, — обиженно буркнула тезка, но от стола все-таки отошла, уселась с гордым видом на диван и как бы небрежно поинтересовалась: — А что за блюдо у тебя нынче фирменное?

Вера точно не знала, как называется то, что она сегодня придумала, поэтому на всякий случай сделала многозначительное лицо и важно заявила:

— У меня всегда все блюда фирменные.

Что, в общем-то, было чистой правдой. При всей своей легендарной обжористости она была довольно привередлива в еде, знала толк почти во всех национальных кухнях, кое-что высоко ценила, но предпочитала все-таки свою кухню. То есть — блюда, приготовленные собственными руками, по собственным рецептам и на собственной кухне. Вера любила готовить, и готовила очень хорошо. «Спиши рецептик», — говорила обычно Тайка, с трудом отказывая себе в шестом голубце. На взгляд Веры, голубцы были как голубцы, вполне рядовые. Семейство Петровых могло за один присест схавать центнер ее рядовых голубцов, а Тайка просила списать рецептик. Вера списывала, Тайка готовила, семейство ее голубцы игнорировало и просилось в гости к Вере. «Ка-а-айф!» — говорила тёзка, но рецептик не просила — готовить не любила. Да и зачем, если все равно так, как у Веры, не получится? Сейчас тезка сидела как на иголках, на стол старательно не смотрела, украдкой смотрела на часы и пыталась наладить светскую беседу:

— Погода сегодня ничего, да?

— М-м, — откликалась Вера из кухни. Это означало «погода — ка-а-айф, давно я такой погоды не видала».

— Долго сегодня бегала?

— М-м! — откликалась Вера. Это означало «еще бы, иначе разжиреешь на таких харчах».

— Опять кто-нибудь погнался?

— М-м. — Это означало: «давай сегодня не будем о неприятном».

— Пострадавшие есть?

— М-м-м… — Это означало: «загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»

— Вер, а тебе их жалко не бывает?

— М-м? — удивилась Вера.

Это могло означать и «я не практикующий врач», и «ты что, кушать расхотела?», поэтому тезка быстро сменила тему:

— Представляешь, Вер, мелкая что заявила? Говорит, что когда вырастет, будет похожа на тебя, а не на меня!

— М-м, — откликнулась Вера. Это означало: «не ври, у тебя нормальный ребенок, а ты, как всегда, подозреваешь ее во всяких гадостях, да еще и посторонним это рассказываешь».

— Да нет, это она меня так дразнит, наверное, — неуверенно сказала тёзка.

— М-м. — Это означало: «и шутки у тебя дурацкие».

Они почти всегда таким образом беседовали на светские темы. Тёзка любила побеседовать на светские темы, особенно если собеседник молчал. Но если не отвечали на вопросы, все-таки обижалась. Верино «м-м» с разной интонацией было более чем достаточным ответом на любой ее вопрос. Интонацию даже незнакомого человека она улавливала мгновенно и понимала безошибочно, а Верину интонацию считала на редкость выразительной. Собственно, именно за интонацию тёзка и сосватала Вере подработку — на телефоне доверия.

Во время обеда тёзка всегда молчала, потому что не находила слов. Даже она слов не находила! А, наевшись — и за неделю страданий на полуфабрикатах, и на неделю вперед, — опять перебралась на диван, прихватив с собой чашку с чаем и коробку турецкого лукума. Посидела, похлопала сонными от обжорства глазами, подышала открытым ртом и лениво заявила:

— Сейчас я тебе про клиентов расскажу.

— Рассказывай, — согласилась Вера. — Я внимательно слушаю.

Теперь пусть рассказывает. Теперь и послушать можно, и даже внимательно. Сытая тёзка была существом мирным и даже благодушным, на Веру почти не орала, почти ни в чем не обвиняла и грубые слова почти не говорила. И говорила почти по существу. Без психоанализа. Почти.

— Значит, так, — начала тёзка. — Сначала — Константин Сотников. Решил, что разговаривает с тобой. Извинился за то, что так напугал тебя утром. Хе… Ты что, правда испугалась?

— Не отвлекайся, — попросила Вера.

— Понятно. Хе… Я его простила. Он очень переживает за твое здоровье. Спрашивал, не простудилась ли. Я на всякий случай немножко покашляла. Тут же предложил привести врача, принести мед, малиновое варенье, горчичники и какие-нибудь таблетки. Это он так сказал — «какие-нибудь». Очевидно, ничего в этом не понимает, поскольку самому лечиться не приходилось, значит — здоровенький… Вер, давай варенье — тебе, мед — мне, а горчичники пусть на всякий случай полежат.

— Давай, — согласилась Вера. — А куда он все это принесет? В психдиспансер?

— Да, неувязочка, — немножко огорчилась тёзка. — Жаль. В кои веки встретишь такие бескорыстное сочувствие! Хе… Между прочим, он спросил, сколько денег мне надо… То есть тебе. Кого ты мне подсунула, а? С моими долгами — и такие вопросы выслушивать! У меня нервы все-таки не железные! Я чуть не ляпнула, что ссуду уже потратила, а шубу надо сейчас искать, пока к зиме не подорожали…