Держи меня крепче (СИ) - "Душка Sucre". Страница 70

– …ты спела так красиво. Душу пробрало. Спой, пожалуйста, – в ее голосе прорезались упрашивающие нотки, которых раньше я за ней не замечала.

– Мне не сложно, но она вроде… такая… – я не могла подобрать слово.

– Жалобная? – подруга усмехнулась. – Или суицидальная?

– Ага, – в точку!

– Знаю. Но ты просто спой и все.

– И что «все»? – немного панически поинтересовалась я, отчаянно раздумывая, а не преисполнена ли моя драгоценная подружка тех же идей, что преследуются в песне?

– Закроем тему. То есть ты споешь, я расскажу тебе грустную историю. И закроем тему.

– А может просто закроем?

– Спой. Тебе же ничего не стоит, – начала закипать Леся.

– Х-хорошо, – кивнула я, укрепив свою хватку на ее предплечье, чтобы, не дай бог, она не сделала никаких лишний движений, проникшись идеей песни.

– Успокойся, я не дура же. Мне просто надо услышать что-то успокаивающее, окей, – потрепала она меня по щеке.

Ее губ коснулась легкая, едва заметная улыбка, но так же стремительно, как появилась, она затерялась в маске, словно высеченной из мрамора, на который упала тень, что, впрочем, не мешало проступать бледности благородного камня.

Мне хотелось бы, чтобы сейчас рядом оказался Каган, словно, услышав аккорды его гитары, во мне проснулась бы та певица, что тогда выступала рядом с ним на сцене. Но его не было, музыки не было, были лишь проносящиеся мимо нас в свистящем потоке на сверхзвуковой скорости машины.

С постепенно крепнущим голосом и верой в лучшее я начала:

«С неба падают слезы, слезы ночного дождя,

Ветер куда-то уносит, куда-то зовет меня;

А я стою на крыше и сверху смотрю на жизнь,»

Я немного сорвалась на шепот на четвертой строчке:

«Которую я так ненавижу, которую я так люблю…»

Глаза подруги увлажнились, зрачки расширились. Мои глаза проследили за ее взглядом и уткнулись в черноту ночной реки, манящей своим редким жемчужным блеском и плеском качающихся на слабых волнах чаек. С беспросветной мыслью «лишь бы не сиганула!« я все же начала выводить куплет:

«Прыгай вниз, прыгай вниз не бойся,» – тихо шепчет мне в душу дождь,

Прыгай вниз и не беспокойся о том, куда ты попадешь.

По щекам Леси Ниагарским водопадом текли жгучие слезы, но подруга не спрыгнула, даже ни разу не покачнулась в сторону глубины, что меня успокоило и дало возможность петь дальше без содрогания.

В том, изначальном варианте, который я исполняла в составе стэма, песня на этом куплете обрывалась, срывая дикие аплодисменты студентов, но я знала, что есть продолжение, которое как раз сейчас и нужно было моей Леське:

«Ты живи, ты живи не бойся – твоя жизнь достойна всего!

Ты живи, ты живи, ведь лучше нее не найдешь ничего!«27

Я замолкла, по щекам Леси слезы больше не катились, она смахнула остаток влаги на лице и искренне прошептала: «Спасибо».

Я лишь похлопала ее по спине в знак принятия благодарности.

На душе было мерзко и противно, потому что, в общем-то, я ей помочь избавиться от боли не могла, даже не представляла, чем конкретно она вызвана, и почему она теперь беспризорница. Но ответы лежали на поверхности тяжелым массивным булыжником придавливая сердечную жилку Леси. Ей надо было лишь отодвинуть его немного в сторону и рассказать мне, в чем причина, а я постаралась бы ей помочь.

Но подруга упорно молчала, прикрыв глаза, от чего создавалось впечатление, что она решила покемарить, только сидя.

Я кусала локти от своей безысходности, а между тем Леся прервала молчание и начала свой пугающий мой рассудок рассказ.

Началось все с того, что ее начал допытывать папа своими бесконечными звонками и требованиями вернуться домой. Домой ей ехать не хотелось, но пришлось, хотя дорогу до дома она растягивала, как могла, но, оказалось, что зря, потому что там ее ждал один незабываемый сюрприз.

Начиная с самого звонка в дверь, сопровожденного словами грозного вида папы: «Явилась, не запылилась», – и продолжения в виде схваченной и протащенной нахмурившим брови им же в зал за шкирку дочери, ее не покидало ощущение чего-то нехорошего. Впрочем, оно не заставило себя ждать, «осчастливив» приехавшим из своего путешествия по горам, по долам любимого парня, с которым они вроде как расстались.

– Олеся, дорогая, я так рад тебя видеть! – кинулся к ее телу очкастый субъект, искусанный комарами, кажется, в каждую частичку лица.

«Неженка» с пренебрежением мелькнуло в голове девушки.

Субъекту добраться до своей половинки было не суждено, потому что подлая подножка от Николая Велимировича – дело обычное, но непредсказуемое для начитанного ботаника, потому что в его книгах о науке «как бы нагадить, да чтобы наверняка» и слова нет.

– Так-так… – покачал головой Радуга, переводя взгляд с ошарашенной дочери на не менее ошарашенного парня, который уже целый день чувствует себя как на допросе, благо умению вести оные дядя Коля научился благодаря многочисленным криминальным сериалам и считал себя асом в этом деле. – Значит, молодой человек, вы по-прежнему утверждаете, что являетесь ее парнем?

– Д-да, – проблеял, зажавшись в угол между полом и диваном, Лёня.

– А что на подобный компромат скажет моя дочь? – прогрохотал его голос, обращенный к Лесе.

Леся не знала, что ответить. Упорно молчала, а глазки-буравчики сверлили в ней две симметричные дырки, зато грустные глаза из района пола заставляли сердце обливаться кровью, потому что оба этих человека были ей слишком дороги, чтобы эгоистично выбирать то, что лучше для нее самой.

Разумеется, всех этих нюансов, а именно «обливающегося кровью сердца», «эгоистичности», «ошарашенности», упомянуто не было, я их сама додумала, хорошо зная свою подругу и зная, что она в подобном никогда не сознается. Даже в моменты меланхолии.

Но на самом деле Леся сказала проще: «Я пришла, увидела этого хмыря, ползающего у моих ног и все рассказала папе, конечно же, понимая, что он ложь не примет. Да и надоело все. Нафиг надо? Короче, я очконавта повторно бросила и сказала, чтобы валил в свои пещеры и жрал соль, накопившуюся на ее стенах, как лось. Потому что он и есть лось. И чтобы больше мне не звонил. А козлина знаешь что сделал? На колено встал и предложил мне руку и сердце. Я сначала подумала, что он с ума сошел, а потом придурь протянула мне коробочку деревянную. Деревянную! Я в шоке. Ну, я ее открыла, чтобы убедиться в его полоумности, хотя у него и так все на лице написано, а там, представь себе, железка лежит – крышка от жестяной банки от колы, когда он пил которую ему пришло озарение, что нам надо жениться! Вот идиот! Гаденыш! Долбанный ботаник… Меня папа за его слова чуть не убил. Прикинь, по всем комнатам бегал за мной, а я от него, а потом раз – и за дверь. Затем в тачку запрыгнула и уехала. Не вернусь. У меня больше нет семьи. Что вообще за семья, если они даже понять не могут? Целомудрие типа? Да кому оно сдалось? А этот охреневший Лёньчик-грёбанный пончик еще получит… Я ему такое устрою, мало не покажется. Молиться будет, чтобы обратно в свою тайгу смотаться».

Я даже понятие не имела, что на такое ответить. Но уйти из дома – это сильно. О чем я тут же сообщила подруге.

– Я не уходила из дома! – завопила Леся. – Меня выгнали! Я же только что рассказала. Ты вообще слушала, нет?

– Слушала, – вот только мне непонятно то ли она действительно считает, что ее выгнали, то ли просто не хочет признавать, что сама себе в колеса палок понатыкала, а теперь не знает, как выбраться из выгребной ямы, в которой все колеса разом застряли.

– Меня выгнали. Они меня не любят. Я им не нужна. Не понимают и не хотят понять, – причитала подруга, опасно раскачиваясь на перилах.

– Я тебя люблю.

– Ты? – ее взгляд уткнулся в мой, она устало прикрыла глаза. – Но больше никто.