Ненаследный князь - Демина Карина. Страница 31
…и к Хельму медные рудники.
— Что ж, достойно, — произнес Лихослав. — Стало быть, мои намерения вы сочли достаточно…
— Ясными.
— И возражений не имеете?
— Да разве ж я могла бы? — Евдокия погладила кулончик, который был отвратительно молчалив. — Но дело ведь не за мной, а за Аленкой… видите ли, она влюблена.
Лихослав покосился на перстень, но камень не спешил менять окрас.
— И в кого же?
— В Себастьяна Вевельского, — с преогромным наслаждением, что было ей вовсе не свойственно, сказала Евдокия.
Лихослав нахмурился. Дрогнула губа, блеснули клыки…
Злится?
Пускай… позлится и пойдет искать невесту в другом месте.
…приданое приданым, но Евдокии неприятно было думать, что ее сестра окажется замужем за человеком, которому нужны были исключительно маменькины злотни.
Она девочка светлая. Влюбится еще… придумает себе счастливую жизнь… страдать станет.
— И давно? — Лихослав глядел на камень так, точно подозревал за ним обман.
— Да уж третий год пошел…
…с того самого дня, как Аленка удостоилась сомнительной чести столкнуться с князем на цветочной ярмарке. А он, видимо пребывая в хорошем настроении, подарил ей розу.
Белую.
Белая роза — символ чистых намерений и высокой платонической любви. И бесполезно было утверждать, что вряд ли ненаследный князь догадывался о значении своего подарка.
С Аленкой вообще спорить было сложно.
— Третий год, значит… а Себастьян знает об этой… — Лихослав нарисовал в воздухе сердечко.
— Понятия не имею. Мне он не отчитывался.
— Ясно… в таком случае, надеюсь, вы не станете чинить препятствий… другим кандидатам?
— За пять сребней? — Монетки все еще лежали на столе. — Конечно, стану.
— Почему?
— Вы мне за информацию платили. — Евдокия выстроила серебряную башенку, а затем смахнула сребни в ридикюль. — А не за содействие…
— Но…
— Вы же не станете отрицать, что я совершенно искренне отвечала на все ваши вопросы?
— Нет, но…
— И в таком случае свои обязательства согласно договору я выполнила.
Евдокия поднялась.
— Стойте… вы…
— Я же предупреждала, что потом дороже станет. Двадцать сребней. Ежемесячно…
Торговаться офицер не умел совершенно…
А в купе Евдокию поджидал сюрприз.
Он пристроился на красном диванчике у окошка и сидел, подперев подбородок пятерней. Пухлые пальцы Аполлона касались румяной щеки, растрепанные кудри, освобожденные от сахарного плена, легли на плечи. В правой руке Аполлон держал красного леденцового петушка на палочке. Видать, держал давно, храбро презрев опасность краснухи, ежели петушок лишился головы и хвоста.
— Коровы шли широкою волной, — произнес он, вскинув затуманенный взор на Евдокию, — располучая нас с тобой… я в руку взял кнута. И быть нам вместе. Да.
— Нет, — ответила Евдокия, силясь справиться с паникой.
— Почему? — Аполлон выпятил губу, и подбородок его мелко затрясся, видать, от переполнявшей жениха обиды.
— Что ты тут делаешь?
— Тебя жду. Хочешь? — Он щедро протянул Евдокии петушка, лизнув напоследок. — Вот тут еще не обкусывал…
На леденцовую грудку налипли крошки.
— Аполлон, — подношение Евдокия проигнорировала и, сделав глубокий вдох, велела себе успокоиться, — я тебя спрашиваю, что ты делаешь в нашем купе?
— Я… от мамки сбег.
Он уставился на Евдокию, часто-часто моргая.
Сбег.
В рубахе белой, с расшитым воротом и латками на локтях. Рубаха перевязана широким поясом, синим, но желтыми тюльпанами затканном. Полотняные, сизого колеру, портки топорщатся пузырями, поверх стоптанных сапог надеты новенькие галоши…
Сбег, значит.
И сумку прихватил, локотком к себе прижимает, поглаживает.
Евдокия потрясла головой, надеясь, что все бывшее до сего момента — лишь сон, пусть и удивительно правдоподобный, но… она откроет глаза и очнется в купе первого класса аглицкого пульмановского вагона, который не стоит, но…
— Ты злишься? — робко спросил Аполлон. — Прогонишь, да? Мама сказала, что ты в столицу едешь… за женихами… и я с тобой.
— За женихами?
Аполлон нахмурился, кажется, с этой точки зрения он свое путешествие не рассматривал. Впрочем, думал он недолго, вероятно оттого, что процесс сей был для него непривычен и вызывал немалые неудобства.
— Не. Я за женой. Ты ж за меня не пойдешь?
— Не пойду. — Евдокия присела.
Сумасшедший сегодня день.
— И ладно, — как-то легко смирился Аполлон, но счел нужным пояснить: — Ты ж старая.
— Я?!
Старой себя Евдокия не ощущала.
— Мамка так сказала, что ты перестарок, а все равно кобенишься. Ну я и подумал, зачем мне старая жена? Я себе молодую в столице найду. Красивую.
— А я, значит, некрасивая?
— Ну… — Аполлон явно заподозрил неладное и, прижав изрядно обслюнявленного петушка к груди, произнес: — Ты, Дуся, очень красивая… прям как моя мама.
Евдокия только крякнула, проглатывая столь лестное сравнение. Отчего-то припомнились усики многоуважаемой Гражины Бернатовны.
— И я тебя боюся…
— С чего вдруг?
— Мама сказала, что ты ее со свету сживешь, а меня в ежовых рукавицах держать будешь. А я не хочу, чтоб в ежовых… они колются.
— А… тогда понятно.
Выставить.
Позвать проводника и… Аполлон же, ободренный пониманием, продолжил рассказ:
— Я тогда подумал, что раз ты в Познаньск едешь, то и я с тобою… найду себе невесту.
— Молодую и красивую…
— Ага…
— И без рукавиц…
— Точно.
— А если не найдешь? — Дурной сон явно не собирался заканчиваться, потому как был не сном, но самой что ни наесть объективной реальностью.
— Почему? — Удивление Аполлона была искренним. — Маменька говорит, что в Познаньске Хельма лысого найти можно, не то что невесту… она говорила, что сама меня повезла б, когда б было на кого лавку оставить. Вот я и…
— Сбежал.
— Ага! — Он лизнул петушка. — Утречком до вокзалу… а там в вагон… и опаньки.
И опаньки… точно, полные опаньки, куда ни глянь.
— Аполлон, — Евдокия потерла виски, потому как мигрень, отступившая было, явно вознамерилась вернуться, — а деньги у тебя откуда?
— Так у маменьки взял…
— И билет ты купил?
— Ага…
— Хорошо. Замечательно просто… Аполлон, а здесь ты как оказался? В купе.
— Ну… я подглядел, куда вы садитеся… и как поезд стал, то и пришел. Хотел раньше, но проводник пущать отказался. Вот.
Какой замечательный человек, этот проводник. Евдокия мысленно пожелала ему долгих лет и здоровья, а еще огорчилась, что недавняя остановка вынудила проводника покинуть свой пост…
Впрочем, из сказанного Аполлоном она уловила одно: билет у него имелся.
— Аполлон, — она сделала глубокий вдох, уже догадываясь, что выпроводить потенциального жениха будет не так-то просто, — ты должен уйти.
— Куда?
— К себе.
— Так… далеко… мы верст тридцать уже отъехали, — просветил Аполлон и, высунув розовый язык, лизнул безголового петушка.
— Я имею в виду: в тот вагон, в котором ты ехал. Понимаешь?
Он кивнул, но с места не сдвинулся. Напротив, поерзал и почти чистой рукой вцепился в диванчик.
— Не пойдешь?
…этого портфелем бить бесполезно.
— Не пойду.
— Почему? — ласково осведомилась Евдокия.
— Там душно… и жарко… и мухи летают.
— Словно духи… — всплыло в памяти не к месту.
— Не, просто мухи. Жужжат… а еще баба рядом едет, толстая и взопревшая, — продолжал перечислять Аполлон. На секунду он задумался, а после выдвинул очередной аргумент: — И коза.
— Взопревшая?
Евдокия чувствовала, что еще немного — и позорно завизжит. Или в обморок упадет, не голодный, но самый обыкновенный, нервический, который время от времени приключается с любой девицей.
— Почему взопревшая? — удивился Аполлон. И тут же признался: — Не знаю. Я козу не нюхал. Просто коза. Беленькая… она на меня смотрит.