И. о. поместного чародея - Заболотская Мария. Страница 40

Итак, вот стенограмма моего ночного дежурства на кладбище.

Когда рассвет набрал силу и ночная нежить забилась обратно в склепы, норы, ямы и другие милые ее сердцу места, я слезла (ой, да что приукрашивать — упала) с дерева. Грохнулась я довольно шумно, но, к счастью, лопухи немного смягчили падение, и я ничего себе не сломала. На голову мне спланировал листок бумаги, где была описана прошедшая ночь, мгновением позже, вслед за ним, с грохотом посыпались осиновые колья.

Я попыталась встать, но ноги меня не держали, предательски подгибаясь в коленях. Пройдя пару шагов, я умудрилась споткнуться и повалиться прямо на свежую могилу некоего Вальтера Роуста, добропорядочного горожанина и отменного семьянина, скончавшегося в возрасте семидесяти двух лет и оставившего по себе двенадцать детей, сорок два внука и вовсе несообразное количество правнуков, о чем гордо сообщала эпитафия. Курган из венков, в создание которого внесли вклад, без сомнения, все его потомки, рухнул на меня, отчего я громко захрипела и выругалась.

С трудом я выбралась из-под горы цветов, искусственных и живых, напоминая духа полей в день праздника урожая. Кое-что удалось снять, но руки у меня тряслись, и на пару гирлянд пришлось плюнуть.

Так вот, значит, что творится в городе ночью!

Ну, Виктредис, ну, защитник!

Я прекрасно понимала: ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы городской Совет узнал про это безобразие. Если кто-нибудь хоть краем глаза увидит вакханалию, которая творится здесь от заката до рассвета, сюда не то что комиссию вызовут, а весь Совет Лиги вместе с секретариатом.

Да уж. Мантикоры, стрыги, удавленницы, гарпии, ушастые уродцы… Вот только вампира не было.

Пребывая в задумчивости, я миновала кладбищенскую ограду, все еще слегка пошатываясь и вздрагивая.

— Изыди, нечистая сила! — вдруг проревел кто-то позади меня испуганным басом, и на голову мне в довершение всех несчастий обрушился жбан воды — не меньше.

От злости я взревела еще раскатистее моего неизвестного недоброжелателя, развернулась и с ходу огрела того по лбу самым увесистым колом. Мне уже было все равно, кто на меня покусился — вампир ли, удавленник или сам бургомистр.

Нападающий с приглушенным воплем уселся в лопухи под кладбищенской оградой.

Он был не похож ни капли на Ульриха ван Эммена, и в принадлежность сего белобрысого, вихрастого увальня к вампирскому племени верилось слабо.

— Э-э-э… Климент? — уточнила я после непродолжительного осмотра.

— Не, Констан… — робко отозвался он.

— Подмастерье кузнеца?

— Он самый.

— Тьфу ты, я всегда думала, что ты Климент… Вот те на! Только тебя мне не хватало. Ну, чего расселся? — досадливо вздохнула я. — Подымайся, Констан. И объясни-ка мне, любезный, с чего это вдруг тебе вздумалось окатить меня водой?

Подмастерье кузнеца, здоровый, веснушчатый парень, способный оглушить коня кулаком, выбрался из лопухов, потирая лоб.

— Это вы, госпожа Каррен? — недоверчиво спросил он.

— Я.

— Ой, как неудобно получилось-то…

Утро постепенно вступало в свои права. Начинали распеваться петухи, кое-где чирикали воробьи, и день обещал быть таким же погожим, что и предыдущий.

— …И не поверите, госпожа Каррен, опосля третьей кружки этот дурачина и говорит мне: мол, нипочем не хватит у тебя храбрости ночь на кладбище просидеть. И так меня за душу взяло это его утверждение, что с досады вмазал я ему в зубы. Но людям, присутствующим в той поганой таверне, сомнение в душу он заронил — а всем зубы не пересчитаешь, хоть я и попробовал. Стали остальные тоже меня подзуживать, мол, кладбище даже магу не по зубам, да нам ли про то говорить, если даже известный храбрец Констан туда не ходок. Вот так, слово за слово, и побились мы об заклад с приятелями, что я проведу цельную ночь на кладбище, а в доказательство чего-нибудь принесу оттудова. Трактирщик тоже воодушевился. Сказал, что у него почти полный ушат освященной воды простаивает без пользы. Так что меня от души окропили, поднесли чарку — самогона, конечно, а не святой воды — и отправили с благословениями и ушатом. Поначалу, знаете, показалось мне, что это сущие пустяки. Пришел к ограде, потоптался, а потом послышались мне какие-то звуки… И решительность моя поколебалась. — Тут он стал пунцовым от стыда, хотя я слушала совершенно спокойно, не осуждая, а, напротив, искренне одобряя ход его рассуждений. — Так я и простоял всю ночь под забором. Только решусь идти, как тут же напасть такая — то нога онемеет, то сердце заколет. А когда с рассветом из ворот показались вы, госпожа Каррен, то нервы мои не выдержали, за что нет мне прощения, и окропил я вас святой водой, приняв за нечисть кладбищенскую. И вот теперь стыдно мне до полусмерти и перед вами, и признаваться в своей трусости…

И он так горестно вздохнул, что можно было не сомневаться: жизнь его кончена.

— Глупости какие! — Эта жалостливая история меня не на шутку разозлила. Мало того, что я промокла до нитки, так от меня еще и требовали сочувствия, насколько я понимала.

Окропил! Хорошо еще, что ушат на голову не надел.

— Да как же глупости, если позор несусветный! Теперь на глаза никому не покажешься. Бежать надобно куда глаза глядят! Да только кому нужен горемычный сиротинушка…

В таком же духе были выдержаны и все его последующие излияния. Я ума не могла приложить, с какой стати он за мной увязался, ведь раньше мы с ним даже не здоровались. С трудом я вспомнила, где увидала его в первый раз, и сомневалась, не был ли тот раз еще и единственным. Но Констана это не смущало — видимо, он полагал меня чуть ли не родной кровью, которой можно излить душу, а перед этим еще и окатить святой водой.