Запретное (ЛП) - Сузума Табита. Страница 54

— Что?

— Иди сюда! — Все еще немного щурясь от света, я тяну ее за запястье. — Поцелуй меня.

Мая смеется и соглашается, залезая ко мне. Я медленно расстегиваю ее юбку, и она выскальзывает из нее. Ныряя под теплое одеяло, я начинаю прокладывать дорожку поцелуев вниз по ее телу…

Она стоит обнаженная перед открытым шкафом, когда я выхожу из душа. Через минуту она замечает меня, колеблющегося у двери и наблюдающего за ней. Она оборачивается, встречаясь со мной взглядом, и краснеет. Мая поднимает мятую простыню с кровати и оборачивает вокруг себя под руками. Белая ткань заворачивается у ее ног, вызывая у меня улыбку. Я надеваю трусы и присоединяюсь к ней у окна, целуя ее в щеку.

— Я согласен.

Она вопросительно смотрит на меня, потом на простыню и начинает хохотать.

— В болезни и здравии? — спрашивает она. — Пока смерть не разлучит нас?

— И даже дольше, — говорю я. — Вечно.

Она берет меня за руку и наклоняется, чтобы поцеловать. Это больно. Внезапно все причиняет боль, и я не знаю, почему.

— Посмотри на небо, — говорит она, положив голову мне на плечо. — Оно такое голубое.

И вдруг я понимаю, почему: потому что все такое красивое, такое удивительное, такое совершенно великолепное — каким не могло быть раньше, и мне хочется сохранить этот миг на всю оставшуюся жизнь.

Я обхватываю ее руками и прижимаюсь щекой к ее макушке, потом замечаю браслет на ее белом запястье, серебро которого сверкает на утреннем солнце. Я протягиваю руку и прикасаюсь к нему.

— Пообещай, что всегда будешь хранить его, — внезапно дрожащим голосом говорю я.

— Конечно, — немедленно отвечает она. — А почему нет? Мне он очень нравится. Это самая прекрасная вещь из всех, что у меня есть.

— Пообещай мне, — снова говорю я, проводя пальцами по гладкому металлу. — Даже если… даже если все пойдет не так… Тебе не обязательно его носить. Просто храни его где-нибудь.

— Эй. — Она наклоняет голову так, что я встречаюсь с ней взглядом. — Обещаю. Но все пойдет, как надо. Посмотри на нас — все и так правильно. Тебе скоро восемнадцать, а мне в следующем месяце — семнадцать. Мы почти взрослые, Лочи, и когда ими станем, никто не сможет нас удержать от того, что мы захотим делать.

Я поднимаю голову, киваю и заставляю себя улыбнуться.

— Верно.

Я вижу изменение в выражении ее лица. Она прислоняется лбом к моей щеке и закрывает глаза, будто ей больно.

— Ты должен верить в это, Лочи, — шепчет она. — Нам двоим нужно верить в это изо всех сил, если мы хотим, чтобы так произошло.

Я тяжело сглатываю и хватаю ее за плечи.

— Я верю!

Она открывает глаза и улыбается.

— Как и я!

Таково определение счастья — передо мной целый день, красивый в своей пустоте и простоте. Ни заполненных классов, ни переполненных коридоров, ни одиноких перемен, ни обеда в кафетерии, ни гудящих учителей, ни неустанного тиканья часов, ни обратного отсчета до конца еще одного тоскливого дня… Вместо этого мы проводим его в каком-то радостном бреду, пытаясь смаковать каждый момент, наслаждаясь нашим заполненным пузырем счастья прежде, чем тот лопнет. Мы печем блины и экспериментируем с самыми странными комбинациями начинок: Мая выигрывает в номинации “Самая Отвратительная” со своей комбинацией из Мармайта [13], кукурузных хлопьев и кетчупа, которую я сплевываю в мусорное ведро. Я выигрываю в номинации “Самый Творческий” с замороженным горохом, красным виноградом и Смартиз [14] на подушке из майонеза. В гостиной мы задергиваем шторы и сворачиваемся на диване. В какие-то моменты раннего дня Мая засыпает в моих объятиях. Я смотрю, как она дремлет, проводя пальцами по контурам ее лица, вниз по шее, по нежным белым плечам по всей длине ее рук, вплоть до каждого пальца. Солнце пробивается сквозь торопливо задернутые шторы, часы на каминной полке тикают, неустанно отсчитывая время, тонкая стрелка беспощадно прокладывает себе путь по кругу циферблата. Я закрываю глаза и зарываюсь лицом в волосы Маи, пытаясь заглушить звук, отчаянно нуждаясь остановить драгоценное время, проведенное вместе, которое убегает сквозь пальцы, словно песок.

Когда она просыпается, еще только три часа дня. Через полчаса ей нужно забирать Тиффина и Уиллу, пока я буду убирать бардак на кухне и осторожно собирать всю оставшуюся на полу ее спальни одежду. Я беру в ладони ее покрасневшее сонное лицо и начинаю целовать в пылу, граничащем с безумием. Я чувствую злость и отчаяние.

— Лочи, послушай меня, — между поцелуями пытается сказать она. — Послушай, любимый, послушай. Мы просто будем прогуливать школу каждые пару недель!

— Я не могу ждать целых две недели…

— А что, если нам не придется? — внезапно говорит она, ее глаза вспыхивают. — Мы можем проводить каждую ночь вместе, как вчера. Убедившись, что Тиффин и Уилла уснули, ты сможешь приходить и залезать ко мне в постель…

— Каждую ночь? А что если кто-то из них зайдет? Мы не можем этого делать! — Но эта мысль завладевает мной.

— Помнишь, что на моей двери внизу есть ржавая задвижка? Мы можем просто закрываться! Кит всегда засыпает с наушниками. А те двое уже едва ли просыпаются по ночам.

Я грызу ноготь большого пальца, тревожно обдумывая риски, отчаянно разрываясь. Я смотрю в яркие глаза Маи и вспоминаю прошлую ночь, как впервые ощущал ее нежное обнаженное тела под своими руками.

— Хорошо! — шепчу я с улыбкой.

— Лочи? Тебе уже лучше, Лочи? Ты отведешь нас завтра в школу, Лочи? — В беспокойстве Уилла залезает мне на колени, когда я сижу, растянувшись перед телевизором.

Беспокойство Тиффина более мимолетное, но все же присутствует.

— Ты подцепил грипп? — спрашивает он у меня с усиливающимся акцентом Ист-Энда [15], отбрасывая длинные волосы с глаз. — Ты заболел? Ты не выглядишь больным. В любом случае, как долго ты собираешься болеть?

Вдруг я резко осознаю, что значил для них мой выходной. Раньше я ходил в школу с гриппом и даже с бронхитом, хотя бы потому, что нужно было отвести детей, проследить за Китом, отвести от нас взгляды социальных служб, поэтому прогулы были исключением. Я также осознаю, что любую “серьезную” болезнь они связывают с мамой: мамины пьяные обмороки у порога; мама, блюющая в туалет; мама, растянувшаяся на кухонном полу. Они не беспокоятся из-за моей предполагаемой головной боли, они боятся, что я исчезну.

— Никогда не чувствовал себя лучше, — правдиво уверяю я их. — Головная боль прошла. Почему бы нам не пойти всем вместе поиграть немного во дворе?

Удивительно, какое разнообразие может внести пропущенный день школы. Обычно к этому времени я падаю от изнеможения, раздраженный и на грани, отчаянно пытающийся уложить детей в постель, чтобы я мог провести какое-то мгновение наедине с Маей и начать делать домашнее задание прежде, чем заснуть за рабочим столом. Сегодня, когда мы вчетвером начинаем играть в “Британского Бульдога” [16], я чувствую себя почти невесомым, будто сила земного притяжения резко сократилась. Поэтому, когда в середине мартовского дня солнце начинает садиться, я осознаю, что стою посреди пустой улицы, упершись руками в колени, ожидая, пока остальные трое попытаются пройти мимо меня, надеясь обойти с другой стороны, и чтобы их не поймали. Тиффин выглядит так, словно готов сорваться с места, одной ногой в кроссовке упершись в стену, согнув руки и сжав их в кулаки, в его глазах читается свирепая решительность. Я знаю, что в первом раунде должен дать ему отыграться, не пытаясь его поймать. Уилла получает последние указания от Маи, которая, похоже, планирует выполнить отвлекающий маневр, который даст ей возможность пробежать прямо через дорогу и не попасться.

— Ну же! — с нетерпение кричит Тиффин.

Мая выпрямляется, Уилла подпрыгивает от волнения, и я начинаю отсчет: