Ведьмак (большой сборник) - Сапковский Анджей. Страница 89

— Слушай, а у нее в доме нет катапульты? — забеспокоился ведьмак.

— Не исключено, — сказал поэт, задрав голову к балкону. — У нее дома жуткий склад рухляди. Штаны видел?

— А может, лучше уйти? Вернешься, когда утихомирится.

— Еще чего? — скривился Лютик. — Возвращаться в дом, из которого в тебя бросают оскорбления и медные котлы. Сей непороч… виноват, непрочный союз я в одностороннем порядке объявляю разорванным. Подождем только, пусть выкинет… О мать моя, нет! Веспуля! Моя лютня!

Он бросился к дому, протянув руки, споткнулся, упал, схватил инструмент в последний момент, уже над самой брусчаткой. Лютня проговорила стонуще и певуче.

— Уф–ф, — вздохнул бард, поднимаясь с земли. — Порядок. Отличная штука, Геральт, теперь можно идти. Там, правда, еще остался плащ с куньим воротником, но ничего не попишешь, пусть мне будет хуже. Плащ, насколько я ее знаю, она не выкинет.

— Ах ты, лживое дерьмо! — разоралась блондинка и сплюнула с балкона, разбрызгивая слюну. — Ах ты, бродяга! Ах ты, фанфарон хриплый!

— Что это она тебя так, а? Проштрафился в чем?

— Да нет, все нормально, — пожал плечами трубадур. — Она требует моногамии, мать ее так–то, а сама кидает в людей чужими портками. Слышал, как она меня обзывала? О боги, мне тоже известны такие, которые приятнее отказывают, чем она дает, но я же не кричу об этом на улицах. Пошли отсюда.

— Куда?

— А как думаешь? В Храм Вечного Огня, что ли? Пошли, завалимся в «Наконечник Пики». Надо успокоить нервы.

Ведьмак, не протестуя, повел кобылу за Лютиком, бодро нырнувшим в узкий проулок. Трубадур на ходу подкрутил колки лютни. Потренькал на струнах, взял глубокий вибрирующий аккорд.

Он замолчал, весело помахал рукой двум девчонкам, проходившим мимо с корзинками, полными овощей. Девчонки захихикали.

— Что привело тебя в Новиград, Геральт?

— Закупки. Упряжь, немного снаряжения. И новая куртка. — Ведьмак одернул шуршащую, пахнущую новизной кожу. — Как тебе нравится моя новая одежка, Лютик?

— Отстаешь от моды, — поморщился бард, стряхивая куриное перо со своего блестящего василькового кафтана с рукавами пуфом и воротником зубчиками. — Ах как я рад, что мы встретились. Здесь, в Новиграде, столице мира, центре и колыбели культуры. Здесь просвещенный человек может вздохнуть полной грудью.

— А не перейти ли нам дышать полной грудью на улочку подальше? — предложил Геральт, глядя на оборванца, который, присев на корточки и выкатив глаза, справлял большую нужду в проулке.

— Очень уж язвительным стал твой вечный сарказм. — Лютик снова поморщился. — Говорю тебе: Новиград — пуп мира. Почти тридцать тысяч жителей, не считая гостей столицы, представляешь? Каменные дома, мощеные улицы, морской порт, склады, четыре водяные мельницы, бойни, лесопилки, крупное башмачное производство и вдобавок все вообразимые цехи и ремесла. Монетный двор, восемь банков и девятнадцать ломбардов. Дворец и кордегардия — аж дух захватывает. И развлечения: эшафот, шибеница с опускающейся платформой, тридцать пять трактиров, театр, зверинец, базар и двенадцать борделей. И храмы, не помню уж сколько. Много. Ну а женщины, Геральт! Умытые, чистенькие и ароматные, бархат и шелк, корсеты и ленточки… Ах, Геральт! Стихи так и просятся на уста:

— Новая баллада?

— Ага. Назову ее «Зима». Только она еще не готова, никак не могу окончить. Из–за Веспули меня так и трясет, и рифмы не держатся в голове. Да, Геральт, совсем забыл, как там Йеннифэр?

— Никак.

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. Ну где твоя корчма, далеко еще?

— За углом. О, мы уже на месте. Видишь вывеску?

— Вижу.

— Приветствую и низко кланяюсь, — улыбнулся Лютик девушке, подметавшей лестницу. — Вам, милостивая государыня, уже кто–нибудь говорил, что вы прелестны?

Девушка покраснела и крепче ухватилась за метлу. Геральт подумал было, что она вот–вот приложит трубадуру палкой. Но ошибся. Девушка мило улыбнулась и затрепыхала ресницами. Лютик, как обычно, не обратил на это никакого внимания.

— Приветствую и желаю всего наилучшего! Добрый день! — загремел он, входя в корчму, и резко провел большим пальцем по струнам лютни. — Мэтр Лютик, знаменитейший поэт в сей благодатной стране, посетил твой неопрятный кабак, хозяин! Ибо возжелал выпить пива. Ценишь ли ты честь, оказываемую тебе мною, мошенник?

— Ценю, — буркнул трактирщик, выходя из–за стойки. — Рад вас видеть, господин певун. Вижу, ваше слово и взаправду не дым. Вы ведь обещали зайти сразу же поутру и заплатить за вчерашнее. А я–то, это ж надо, подумал, вы врете, как всегда. Я прям–таки сгораю со стыда.

— Совершенно напрасно сгораешь, добрый человек, — беспечно бросил трубадур. — Потому как денег у меня нет. Поговорим об этом после.

— Нет уж, — холодно бросил трактирщик. — Поговорим сейчас. Кредит кончился, уважаемый господин поэт. Два раза меня не проведешь.

Лютик повесил лютню на торчащий в стене крюк, уселся за стол, снял шапочку и задумчиво пригладил пришпиленную к ней эгретку.

— Ты при деньгах, Геральт? — вопросил он с надеждой в голосе.

— Нет. Все, что было, ушло на куртку.

— Скверно и паршиво, — вздохнул Лютик. — Черт, ни одной живой души, ну никого, кто мог бы угостить. Эй, хозяин, что так пусто нынче?

— Еще слишком рано для обычных гостей. А подмастерья каменщицкие, те, что храм ремонтируют, уже побывали и вернулись на стройку, забрав мастера.

— И никого больше? Никогошеньки?

— Никого, акромя благородного купца Бибервельта, который завтракает в большом эркере.

— Э, так Даинти тут? — обрадовался Лютик. — Надо было сразу сказать. Пошли в эркер, Геральт. Бибервельта, низушка, знаешь?

— Нет.

— Не беда. Познакомишься. Ого! — воскликнул трубадур, направляясь в боковую комнату. — Чую с запада веяние и дух луковой похлебки, столь милые моему обонянию. Ку–ку! Это мы! Нежданчики!

В эркере, за средним столом, у столба, украшенного гирляндами чеснока и пучками трав, сидел пухлощекий кудрявый низушек в фисташково–зеленой жилетке. В правой руке у него была ложка, левой он придерживал глиняную тарелку. При виде Лютика и Геральта низушек замер, раскрыв рот, а его огромные орехового цвета глаза расширились от страха.

— Привет, Даинти, — сказал Лютик, весело помахав шапочкой. Низушек по–прежнему не изменил позы и не прикрыл рта. Рука у него, как заметил Геральт, слегка подрагивала, а свисающая с ложки длинная ниточка вареного лука раскачивалась, словно маятник.

— Пппп–приве–ет, Лю–ю–тик, — заикаясь, выдавил он и громко сглотнул.

— Икота замучила? Хочешь, напугаю? Сразу пройдет! Слушай: на заставе видели твою женушку! Вот–вот явится! Гардения Бибервельт собственной персоной, ха–ха–ха!

— Дурак ты, Лютик, — укоризненно проговорил низушек.

Лютик снова жемчужно рассмеялся, одновременно взяв два сложных аккорда на струнах лютни.

— Потому как мина у тебя исключительно глупая, братец, а таращишься ты на нас так, словно у нас рога и хвосты выросли. А может, ведьмака испугался? А? Или, думаешь, начался сезон охоты на низушков? Может…

— Прекрати, — не выдержал Геральт, подходя к столу. — Прости, дружище. Лютик сегодня перенес тяжелую личную трагедию и еще не оправился. Вот и пытается шуткой прикрыть печаль, угнетение и стыд.

— Не говорите. — Низушек втянул наконец содержимое ложки. — Сам угадаю. Любезная Веспуля звезданула его по кумполу горшком и выперла наконец взашей? Так, Лютик?