Подводные земледельцы - Беляев Александр Романович. Страница 3
– Хунгуз. Будет опять нагоняй Макар Ивановичу, – и, обратившись к Конобееву, Ванюшка сложил рот трубочкой и завыл, пуская пузыри.
Лицо Конобеева вдруг омрачилось. Брови над большими очками сдвинулись, а усы и волосы бороды около рта взъерошились. «Морской бог» был чем-то рассержен или огорчен. Он замахал руками-веслами и направился быстро к берегу.
– Семен Алексеевич! Можно мне посмотреть хоть одним глазком, как она его ругать будет? – спросил Ванюшка.
– Жан! Ты забываешь о своих обязанностях! – строго сказал Волков. Они вновь принялись за работу.
2. «Рыбе – вода, земля – человеку»
А Макар Иванович быстро шел, направляясь к берегу. Дно океана все поднималось. Чем ближе к берегу, тем почва становилась более илистой от наносной земли и перегноя. И все сильнее чувствовалось движение воды. Прибой подгонял Конобеева, как сильный ветер. Старик откинулся назад и едва успевал перебирать ногами. Если бы не его огромная сила, его давно перевернуло бы и выбросило с волнами на берег, как сорванную корабельную мачту. Но Конобеев все еще боролся. Однако, когда он вышел на песчаный откос, где вода едва покрывала голову, даже он, Нептун Иванович, не мог устоять. Океан пересилил. Прибою помогал сильный ветер, дувший к берегу. Водяные массы, упругие, как футбольные мячи, вращаясь, поднимали со дна ил, песок, крабов, креветок, вырывали водоросли и все это катили вместе с собою к берегу и выбрасывали с шумом, шипением, гулом. Они, эти водяные шары, сбили с ног Конобеева и вместе с его сетью, наполненной рыбой, выбросили на отмель и с оглушительным шипением откатились назад.
Большая собака – сибирская лайка серой шерсти – с испуганным тявканьем, поджав пушистый хвост, отскочила от Конобеева, потом вдруг, захлебываясь радостным лаем, подбежала к нему и начала лизать его мокрое лицо, влажные стекла очков, каучуковый черный нос, бороду, похожую на водоросли, огромные руки...
«Ах! Ах!» – истерически вскрикивала собака; потом, неожиданно повернувшись на месте волчком, помчалась вихрем к фанзе, стоявшей под елью. На лай собаки из фанзы вышла пожилая толстенькая коротенькая женщина, с пухлыми красными руками и красным круглым лицом. На голове ее был повязан чистенький белый платок с черным горошком; синяя просторная кофта из китайского полотна и черная длинная юбка колыхались при каждом движении. Женщина вперевалку, по-утиному, заковыляла к берегу.
Конобеев смущенно поднялся с мокрого песка и направился к ней навстречу, а собака с радостным лаем бегала то к женщине, то к старику, пока они не сошлись, после чего лайка начала прыгать вокруг них.
– Здравствуй, старуха! – сказал Конобеев, потряхивая сетью, в которой трепетала рыба. – Вот я тебе... того... рыбки принес!
Но старуха не обратила на сеть с рыбой никакого внимания.
– Сними ты хоть поганую образину с лица, смотреть тошно! – сказала она строго. – Водяной. Прямо водяной! И течет с него, как с утоплого. Ха-а-рош! Нечего сказать. Иди, переоденься в сухое, что ли!
– Ничего, высохну. Теперь тепло. Да мне и назад скоро в воду. Работа ждет.
– Да ты хоть чаю напейся. Отсырел, небось, там, в воде. Давно чаю не пил.
Конобеев шумно вздохнул и снял с себя очки, каучуковый нос и ранец.
Его собственный нос был немногим краше каучукового: большой, мясистый, рыхлый и вдобавок поросший седыми длинными волосами. Удивительны были руки с большими, малоподвижными, очень широко расставленными пальцами и складчатой толстой кожей. А на ладонях у старика были настоящие мозольные подушки. На эти ладони он свободно клал горячий уголек, не обжигаясь.
– Однако так и быть, пойдем, старуха! Рыбу в кадушку с водой пусти. Завтра ушицу сваришь. Больше горбуша, но есть и сельдь, иваси...
Жена Конобеева, Марфа Захаровна, знала, что ее старик любит чаевать. Для этого она его и заманила с коварством женщины в китайскую фанзу, где жила. Когда Конобеев переступил порог фанзы, Марфа Захаровна, быстро двигаясь по фанзе своей утиной перевалкой, приготовила чай, положила на стол свежий хлеб и, глядя на мужа, вливавшего в огромный рот стакан за стаканом, начала отчитывать его за «беспутную жизнь».
– Ну где же это видано, где это слыхано, чтобы человек, как горбуша, в воде жил? Рыбам – вода, птицам – воздух, а человеку – земля. Так испокон веку сам бог положил. Залез ты в мокрое место.
– Однако человек по воздуху теперь летает лучше всякой птицы, – возражал Конобеев, прихлебывая чай.
Марфа Захаровна не обратила внимания на эту реплику и продолжала, все более повышая тон:
– Коли женился ты на мне, так и живи со мной, а не с горбушами и сельдями. Какой ты муж после этого, когда тебе селедка милей, чем жена? Сорок лет жили вместе, а тут на тебе! Как подменили человека. Сдурел на старости лет. Не хочу и не желаю. Либо я, либо селедка. Теперь женщине вольная воля. Вот пойду в загс, да и разведусь с тобой.
– Однако... – начал Конобеев, но поперхнулся чаем. Залаяла собака, а из-за двери показался Ванюшка.
– Правильно, Марфа Захаровна, правильно, мамафа! – крикнул Ванюшка, появляясь в дверях в одних трусах. – Теперь не старый режим. А только вы напрасно, мамафа, на Макар Ивановича серчаете. Вы бы лучше пришли сами к нам жить...
– Что? Я! Под воду? К селедкам? Я не русалка, прости господи, чтобы под водой жить. С лягушками, с гадами морскими.
– Нет там лягушек, Марфа Заха...
– Да никогда!
– А вы бы хоть глянули, Марфа Захаровна. У нас там очень даже отлично. В самом море-океане стоят фелезные хоромы-колпаки, а под колпаками – избуфка. А в избуфке и светло, и тепло, и никакой воды, – сухо вполне. И чаек, и сахарок, и самоварчик найдется.
– Ты бы лучше штаны надел, чем старых людей учить. Бесстыдник! А еще комсомолец.
– Боитесь, значит?
– Ничего не боюсь. А отсыреть не желаю.
– А вот Пунь не побоялась. Корейка-то смелей вас. Она у нас на все руки. И варит, и фарит, и белье стирает, и пол моет.
– Пол моет? Под водой-то?
– Да что же вы в самом деле думаете, что у нас все водой залито, – и полы, и кровати, и самоварные трубы? Ничего подобного! Суше, чем в вашей фанзе. Эх, вот только что плохо: не умеет по-нашенски варить обед Пунь. Как наварит своих корейских куфаний, – один только Цзи Цзы и лопает с аппетитом. А если бы вы, Марфа Захаровна, нам ффи сготовили, как помните, угоффяли меня? Я до сих пор пальчики облизываю. Вы бы нам варили да фарили, да пироги рыбные пекли с рыбной начинкой, да пельмени...
Похвала подействовала, – Марфа Захаровна смягчилась, но о том, чтобы спуститься под воду, и слышать не хотела.
– Приходи сам сюда пельмени есть, – ответила она, улыбнувшись.
– Однако нам пора, – сказал Конобеев и начал надевать на себя маску и водолазное облачение.
– Глаза бы мои на тебя не глядели! – качая головой, сказала старуха.
– Ничего особенного, однако, – ответил Конобеев и направился с Ванюшкой к берегу навстречу налетавшим волнам. Волны грохотали, пена шипела на песке, брызги летели дождем, а Конобеев смело шел вперед.
– Держись за меня! – крикнул он Ванюшке, когда они подошли к волнорезу. Ванюшка ухватился за богатырскую руку старика. Первая волна обдала их и едва не сбила с ног. Наклонив головы, прижавшись друг к другу, Конобеев и Топорков бросились вперед. Волны покрыли их. На мгновение показалась еще раз косматая седая голова Макара Ивановича и скрылась.
Марфа Захаровна, сложив красные руки на круглом животе, склонила свое круглое красное лицо. Губы кривились; она готова была заплакать. А собака Хунгуз, подойдя к самой воде, вдруг подняла морду и начала выть. Потом сердито залаяла на волны и начала бегать по берегу, как бы желая броситься вслед ушедшим под воду. И снова завыла, жалобно и протяжно...
3. Под пятью куполами
Трудно идти по дну океана навстречу приливу. Труднее, чем по земле против ветра в шторм. Конобеев нагнул голову и таранил ею упругую движущуюся массу воды. А Ванюшка шел на буксире, держась руками за бедра старика-великана.