Над Курской дугой - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 53

К концу веревки, как раз в том месте, где крепилась бадья, привязали палку, и я, сев на нее, попросил начать спуск. Сыростью и мраком потянуло снизу.

— Держись крепче! — раздались напутственные голоса. — Когда ногами коснешься воды, передай!

— Держусь!

Точно громом оглушило эхо. На какую-то секунду я испугался чужого голоса, шедшего снизу, но понял, что это за «чудо», и, уже забавляясь, несколько раз повторил: «Держусь!» Взглянул вверх. Там далеко-далеко виднелись диск неба да бородатые головы мужиков. А дальше, где-то в глубине неба, сияли звезды. Не каждому в детстве удается видеть звезды днем. Мне было любопытно и радостно.

— Не балуй, а то… — донеслось сверху. Мужики боялись, что я сорвусь и утону в холодной воде. Вряд ли я сознавал, какому риску подвергаю себя. Это понимали взрослые, но не хотели чем-либо выдать свои опасения. Наконец спуск прекратился, а ноги мои все еще не коснулись воды. Прохлада усилилась. Деревянный круглый сруб, влажный, скользкий, стал шире, чем вначале. Гробовая тишина. Мне стало жутко.

— Почему не спускаете? — с дрожью в голосе закричал я.

Там наперебой заговорили. Слова, гулкие, протяжные, неслись сверху и снизу. Эхо густо заполняло весь сруб глубокого колодца. Потом мне сообщил чей-то зычный голос:

— Веревка вся вышла. Посмотри, много ли еще осталось до воды?

Снова тишина. Подо мной мрак, ничего не видно. Чувствую озноб. Еще ниже спускаюсь по палке и свешиваю ноги. Голые пальцы коснулись жгуче холодной воды.

— Видишь ли бадью?

— Нет!

— Давай «кошкой» пошарь по дну, — командуют сверху.

К палке-сиденью был привязан на ременных вожжах маленький якорек, называемый за острые лапки «кошкой». Отвязываю его и опускаю в воду. Под тяжестью «кошки» вожжи натягиваются. Но вот они ослабли, определяю: «кошка» дошла до дна. Начинаю ее поднимать и опускать, стараясь зацепить бадью. От движений становится теплее. Глаза привыкли к темноте, теперь виден черный блеск воды и в ней отраженный кусочек неба со звездами и головами мужиков. В волнах, поднятых «кошкой», все качается, пляшет и дробится.

Залюбовавшись интересным зрелищем, похожим на сказочную игру, я перестаю двигаться. Все успокаивается, замирает. Сердце радуется чудесам природы. Мужики, видно, тревожатся за меня.

— Что? Достал?

— Сейчас выловлю! — и начинаю снова работать «кошкой», заставляя опять плясать отраженное небо. Бадья не дается. Я упорно ощупываю дно колодца. И вот ремень не идет обратно. «Кошка» за что-то зацепилась. Напрягаю все мышцы, чтобы поднять груз из воды. Поддается. На воде показывается темное кольцо. Догадываюсь: края деревянной бадьи. Пытаюсь ее подтянуть к себе, но не тут-то было: не хватает силенок. Я расстроен. Люди будут теперь ругать меня за беспомощность. Еще попытка. Несмотря на все старания, никак не удается подтянуть к себе бадью, даже не могу ее сколько-нибудь вытащить из воды. А мужикам, видно, не терпится:

— Как дела-то?

У меня ослабла рука. Ремень скользит вниз. Испугавшись потерять вожжи, бросаю веревку, за которую держался, и вместе с бадьей чуть было сам не бултыхаюсь в воду. Не представляя, чем мне это грозило, я не испугался, а только сожалел об утопленных вожжах, ничего не отвечая мужикам. К моей радости, второй конец ремня был привязан к веревке. Вожжи снова в руках. Успокоился и рявкнул во всю мочь:

— Зацепил!.. Только не могу вытащить.

— И не надо! Мы тебя поднимем вместе с бадьей. Попробуй только, не сорвалась ли она.

Вожжи снова натянулись, «кошка» крепко вцепилась в бадью, и я поплыл кверху.

Когда об этом рассказал матери, она расплакалась: ведь я мог утонуть в колодце.

— Ах они, дьяволы, — ругала мать мужиков. — Своих-то парнишек спустить побоялись. А у тебя нет отца, за тебя некому заступиться Вот и выбрали сироту…

На фронте, когда обстановка напряженна, не до воспоминаний. Но письма от родных, которые всегда ждешь с нетерпением, сразу уносят в далекую даль.

«Скоро день рождения отца, — читаю в письме мамы. — Не забудь помянуть. За это бог будет беречь тебя».

Отец! Я его запомнил только в тот день, когда он уходил в Красную Армию. В моем представлении он так и остался большим, сильным, умным…

Было это в 1919 году. На полях односельчане убирали хлеб. Мы с мамой пошли провожать отца. Недалеко от деревни он остановился у несжатой полоски ржи, сорвал один колос, растер на ладони, посмотрел на землю, потом на небо и категорически заявил:

— Провожать не ходите, нужно сегодня все сжать, а то рожь начала осыпаться.

Взял меня на руки и, подняв высоко-высоко, спросил:

— Чего видишь?

Я назвал близлежащие деревни: Сидорове, Гурьево, Горенское да крылатую мельницу в Орешках.

— А Нижний Новгород, Москву, Германию, Америку?

— Не вижу!

— Надо, сынок, учиться. Весь мир увидишь… — И отец опустил, меня на землю. — Учись, и выйдет из тебя зрячий человек.

С надеждой посмотрел на мать.

— Хорошо бы на агронома. — В голосе отца звучала просьба. Очевидно, предчувствовал, что не вернется с войны. Да и кого из тех, кто уходит на войну, такие думки не посещают.

Как ни трудно было матери, а не забывала она о наказе отца. Мне удалось тогда окончить четыре класса сельской школы. Дальше учиться нужно было в городе, в двадцати километрах от деревни. Мама сняла для меня угол и послала учиться в пятый класс.

Никогда не забуду, как каждый понедельник с четвертью молока и караваем хлеба (питание на неделю) я спозаранку уходил из дому в город. Особенно трудно было зимой, когда пробирался ночью по снежным су* гробам, в метель и пургу.

Однажды взял с собой собаку. Не успел отойти от деревни и пяти километров, как собака опасливо завыла и прижалась ко мне. Я наклонился и, успокаивая, погладил ее. В тот же миг невесть откуда посыпались блестящие зеленые шары волчьих глаз. Что-то меня сбило с ног. Собака резко взвизгнула.

Когда опомнился и зажег фонарик, от моего Марзика остались только клочья. Бутылка с молоком разбилась, пришлось неделю сидеть на одном хлебе с водой. С тех пор ночью я всегда держал фонарик в руках, словно пистолет на взводе.

На второй год, видя, как трудно маме, я бросил учебу и пошел работать. Несколько лет спустя мне удалось окончить семь классов и поступить в комвуз, откуда по путевке Горьковского обкома партии ушел в военное авиационное училище.