Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 47

В комнату ворвались двое здоровенных парней, схватили его, но Петр вырвался — в злобе силы человека неизмеримо увеличиваются. Он схватил попавший под руку нож:

— Зарежу! Не подходите!

Парни вышли. Жена тихо и мирно стала уговаривать:

— Петя, успокойся, — усадила на диван, взяла нож.

В этот момент в комнату вошел врач и те два парня. Не успел он опомниться, как на него надели смирительную рубашку и отправили в психиатрическую больницу…

— Ты серьезно или шутишь? Сам же говорил, что она тебя упрятала в тюрьму? — спросил я.

— Для меня психиатричка была хуже тюрьмы. Я был возмущен, ничего не ел. Всем врачам твердил, что не сумасшедший. Они поддакивали: «Хорошо, хорошо. Успокойтесь, и все прояснится». Сколько труда стоило себя сдерживать, — продолжал Полоз. — От этого у меня и появилась аритмия. Сердце к несправедливости чуткое.

— А как же ты вырвался из больницы?

— Допустили ко мне Лешу Пахомова. У него кто-то из родственников работает на самом верху. Он и вызволил меня.

Мы расстались, и больше встретиться нам не пришлось. Вскоре Петр Полоз умер…

Его судьба напомнила мне войну. Февраль 1943 года. Калининский фронт. К нам в полк прибыли молодые летчики. Мы, уже повоевавшие, вводили их в строй. У лейтенанта Гриши Тютюнова дело не ладилось. После дополнительной летной тренировки мне было поручено проверить его и дать свое заключение о его допуске к полетам. Задание было обычным — слетать по маршруту, а при возвращении на аэродром провести воздушный бой.

Полетели. Погода безоблачная. В утреннем морозном воздухе видимость, как летчики говорят, миллион на миллион. Хотя внизу все покрыто снежным покрывалом, но свободно, почти как летом, можно хорошо видеть леса, дороги, деревни и города. Вблизи линии фронта нам встретились два фашистских истребителя Ме-109. Произошла короткая схватка. Одни «мессершмитт» подбитым вышел из боя, но Тютюнов бросился за вторым. Опасаясь за проверяемого, я оставил преследование подбитого Ме-109 и хотел догнать ведомого, но он упорно гнался за врагом. «Чудак, — подумал я, — разве можно „мессера“ догнать на И-16?»

Когда фашистский истребитель пошел на посадку на свой аэродром, я с ужасом и недоумением увидел, что и Тютюнов выпустил шасси. Предупредительным огнем я образумил его. Летчик убрал шасси и пристроился ко мне. Когда мы вернулись к себе, я помахиванием крыльев предупредил ведомого, что мы дома, и пошел на посадку…

На земле Гриша убежденно доказывал, что после встречи с «мессершмиттами» он пытался догнать меня, летел до самого нашего аэродрома. Я вроде бы сел и он хотел приземлиться, но какой-то И-16 не дал ему сесть, открыл огонь, куда-то завел его и бросил.

В странном поведении летчика лучше всего могли разобраться врачи, но медицинская комиссия признала его годным к полетам без ограничения. Это была трагическая ошибка. Гриша погиб в первом же воздушном бою над Курской дугой, и погиб очень странно. Наша шестерка «яков» схлестнулась с десятью Ме-109. Гриша ни с того ни с сего вышел из этой «карусели» и полетел по прямой. Пара «мессершмиттов» сверху ринулась на него. На неоднократные наши предупреждения об опасности он не реагировал, летел как загипнотизированный. От первой же атаки «мессера» его самолет вспыхнул. И причиной его гибели была психика. При виде врага летчика парализовал страх.

Но что такое психика человека? Врожденное качество? Воспитание? Об этом мне приходилось думать много и часто. Вспоминалась встреча с вражеским летчиком, оказавшимся в госпитале города Теребовли весной 1944 года. Мы тогда впятером вошли в палату, в которой лежали два сбитых нами фашиста. У одного — ноги в гипсе, у другого — сильные ожоги лица и рук. Летчик с подбитыми ногами, увидев нас, сразу же понял, кто мы, подтянулся на руках, сел, упершись спиной о стойку кровати, почти радостно воскликнул:

— Приветствую моих победителей!

Льстивая улыбка врага давала основание подумать, что пленный будет раскаиваться, начнет ругать своего фюрера. Но он попросил:

— Покажите того рыцаря, который сбил меня?

В просьбе была и восторженность и снисхождение. Восторженность понятна: дань победителю. Но снисхождение? Я спросил:

— А почему вас это интересует?

— Для истории Великой Германии. Хорошего противника мы уважаем, и имена советских асов вписаны в наши книги наряду с немецкими рыцарями.

Мы рассмеялись, а немец от обиды встрепенулся. В глазах застыла бычья решимость. Он поднял руку в фашистском приветствии и рявкнул:

— Хайль Гитлер!

— Зачем Гитлера славишь? — спросил я удивленно.

— Он мой фюрер, а вы мои враги.

— А мы тебя уже не считаем врагом. Ты пленный, и скоро фашизму будет конец.

— Вы нас, национал-социалистов, никогда не победите. Мы отступаем потому, что пока за вами сила. Многие нас еще не понимают, но настанет время — поймут. Поймут американцы и англичане. Мы — одаренная нация, самый талантливый народ в мире! Мы спасем мир от коммунистов!

Эти слова нам были знакомы, как и его убежденность.

Говорил наверняка богач. И каково же было наше удивление, когда он сказал, что его отец грузчик в Гамбургском порту, а мать домохозяйка.

Этот разговор заставил нас глубже понять и ощутить, что живучесть и сила фашизма не столько в экономической сущности, сколько в особой идеологии, в воспитании чувства превосходства одного народа над другим. Это, видно, в наше время самое страшное социальное зло на земле. Такой теорией, рассчитанной на первобытный инстинкт и не требующей работы мысли, удобнее всего обманывать людей с детства, а потом посылать их на кровавую дорогу войны.

После отпуска мне пришлось сдавать дела в полку. Пришел приказ о моем назначении в Москву старшим инспектором по истребительной авиации. Начальником Главного управления боевой подготовки ВВС был дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Евгений Яковлевич Савицкий. У него имелся кабинет и приемная, которой владела секретарша, она же машинистка управления. Когда я вошел, она печатала на машинке, подложив на стул кипу каких-то папок с бумагами: иначе ей трудно было видеть клавиши. Пальцы ее рук мелькали так быстро, что почти сливались. Стук клавишей напоминал гудение поршневого моторчика. Глаза девушки были сосредоточены только на тексте, мой вход она не слышала. Дождавшись, когда машинистка смолкнет, я поздоровался и начал с комплимента: