Небо истребителя - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 56

— Полковник Латис и учебный «як» готовы для полета. Разрешите получить указания, — доложил мне комдив.

— Сделайте все, что положено. Последний комплекс фигур выполните в быстром темпе, — сказал я.

Взлетел Артур Иванович так плавно, что я не испытал никакой инерции разбега. Меня, как это бывает при разбеге самолета, не прижимало к спинке сиденья. При наборе высоты земля, небо, истребитель — все плыло спокойно, а я словно сидел в кинозале и не чувствовал на себе никаких эволюции машины. В зоне все фигуры высшего пилотажа он выполнял так же плавно, почти без перегрузок. Особенно меня покорили мелкие и глубокие виражи. Они, точно живые существа, каждый раз сами сигнализировали легким покачиванием самолета, что сделаны идеально правильно. А это происходит только тогда, когда кольцо виража самолет прочертит с точностью циркуля и в одной плоскости. В какой точке неба самолет начинал вираж, в той же точке выходил в горизонтальное положение. Об этом говорили оставшиеся в небе воздушные струи, которые в конце виража встряхивали истребитель. Оценив классические виражи, я передал Латису:

— Полный порядок. А теперь в быстром и неразрывном темпе повторите все фигуры.

Задание он начал выполнять с разгона скорости на прямой. Это не понравилось мне. Скорость можно быстрее набрать переворотом через крыло. Замкнув петлю Нестерова, летчик снова несколько секунд летел по прямой, сделал левую бочку, огляделся и только после этого выполнил правую.

Каждый хороший летчик в небе имеет свой почерк, свой стиль, свойственный его характеру и мастерству, как бывает у художников. Латис летал по шаблону, словно ученик. Когда закончил предусмотренный программой комплекс, я передал:

— Беру управление на себя!

На скорости, которая у нас была, я сделал переворот через левое крыло, с переворота сразу пошел на петлю, с петли на иммельман, после него снова в переворот, только уже правый… Выйдя из пикирования, я на вертикали закрутил восходящие бочки, погасил скорость, вывел машину в горизонтальный полет и только после этого передал:

— Берите управление на себя, идите на посадку.

С минуту было молчание, потом в наушниках послышался хриплый голос.

— Есть, взять управление.

Первое время проверяемый летел с правым креном. Я сделал ему замечание. Он исправил ошибку, но полетел уже с левым креном, посадку произвел с перелетом. На земле я спросил:

— Почему не сразу взяли управление?

— У меня от вашей акробатики закружилась голова. Так резко и с такими перегрузками пилотировать нельзя: можно поломать «як». Самолет, как и конь, любит внимание и ласку.

Не удержавшись, я спросил:

— Как же вы воевали? В воздушных боях — не вихрь, а настоящий огненный смерч.

— В бой летал мало. Командующий воздушной армией жесткий установил порядок. Как-то я обратился к нему за разрешением на боевой вылет, он упрекнул: «Что у вас, летчиков мало? Ваше дело руководить боевой работой полков, а не храбриться в небе. Летчиков у нас много, а хороших руководителей не хватает».

Ткаченко, слышавший наш разговор, спросил Латиса:

— Но вы и теперь мало летаете. Почему?

— Мне хватает, — ответил Артур Иванович.

Нетрудно было понять, что Латис потерял интерес к полетам, а это порождает физическую вялость и равнодушие к делу. Значит, Артуру Ивановичу пора переходить на другую работу. Не зря говорят: небо любит молодых. Однако вслух я этого не сказал. Быть ему или не быть комдивом — решать не мне.

Недалеко от нас сбросили конус. Мы пошли к нему. Стреляли три летчика, а в конусе была одна пробоина. Ткаченко вздохнул:

— Полк стреляет неважно. Может, ты слетаешь и поглядишь, как они выполняют атаки?

— Хорошо. Но раз я полечу, придется и мне стрелять. Надо не только инспектировать и проверять, но и показывать личный пример.

— Верно, — согласился Андрей. — Только стреляй не в зоне, а прямо над аэродромом. Когда тройка отстреляется, буксировщик не сбросит конус, а пройдет над центром летного поля. В этот момент ты его и поймай. Успеешь?

— Успеть-то успею, но я стреляю не по правилам. У меня свой метод.

— Вот и покажи его.

Психология поступка сложна. Я сам напросился на стрельбу, а тут как-то оробел, заволновался. Особенно сильное волнение охватило, когда подходил к самолету. «А если промажу? Опозорюсь на всю дивизию! Не где-то в зоне воздушных стрельб, а над центром летного поля». Как я себя ни успокаивал, волнение не проходило.

Каждый человек испытывает страх. Но одного он парализует, а другого мобилизует. У меня большой боевой опыт. Три войны научили меня в трудные минуты владеть собой. При сближении с конусом все наносное, ненужное мигом испарилось. Я сосредоточился только на маневре и прицеливании.

Конус после сброса напоминал решето: восемнадцать попаданий из двадцати возможных, Артур Иванович был удивлен:

— Ну, Арсений Васильевич, вы и влепили! Сработали за шестерых истребителей. Вот бы научиться так стрелять!

— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я. — Чтобы хорошо стрелять, надо не только виртуозно летать. Важно найти «стойку», чтобы удачно прицелиться и вовремя нажать кнопку.

— Но должно быть официальное указание, как найти эту «стойку», — развел руками Латис.

— Разве можно предписать летчику, каким должен быть его почерк в небе? — вмешался в разговор Ткаченко. — Почерк у каждого свой. А вы, Артур Иванович, и сами редко стреляете по конусу, и ваши летчики стреляют плохо.

— На то и инспекция, чтобы выявлять недостатки, — насмешливо бросил комдив.

После авиационного праздника генерал Савицкий был назначен командующим авиацией Противовоздушной обороны страны. С его уходом в ВВС негласно были отменены атаки целей истребителями в плотном строю. «Временные указания по отражению массированных налетов…» так и остались временными. Начальником управления истребительной авиации был назначен генерал-майор авиации Анатолий Павлович Жуков, знающий дело, спокойный, уравновешенный, невозмутимый человек.

Однажды я был срочно вызван к нему, и он приказал мне отправиться на курсы ПВО, где летчики начали осваивать ночные полеты на реактивных самолетах.