Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 23

Подсудимый колебался, выпускать ли Кустова в перелет. Почему он колебался? Хотел быть «добрым дяденькой» и не использовал свою власть на то, чтобы ни один летчик не мог даже подумать о вылете без разрешения. Начальник своей нерешительностью, бездеятельностью толкнул подчиненных на проступок. Сколько из-за этого пролито крови! Поэтому никакой скидки! Да и не может быть математического равенства между виновностью человека и возмездием. Наказание должно помочь стать Худякову полноценным командиром. И вместе с тем наказание нужно выбрать такое, чтобы оно позволило подсудимому искупить свою вину в боях под нашим контролем. Это будет лучшей помощью другу и не в ущерб обществу, закону.

— Можно ли его осудить условно, без лишения всяких прав? — спросил я председателя трибунала. — Пускай воюет. Покажет себя хорошо — судимость будет снята. Нет — отбудет наказание после войны.

— Можно. Так сейчас делают часто. Я смотрю на Богданова. Он на меня.

— Десять лет.

Председатель трибунала внимательно. смотрит на нас.

— Не много ли?

— Нет! — в один голос ответили мы.

— Я тоже так думаю.

Военный трибунал в нашем понятии стал не только по-солдатски сурово-справедлив, но и человечен. Поэтому последние слова председателя: «Приговор окончательный и обжалованию не подлежит» — присутствующие встретили одобрительно.

Чтобы на земле торжествовала справедливость, живые должны бороться за живых и не перекладывать свою вину на мертвых. Иначе и мертвые будут плодить зло.

Военная судьба не балует летчиков. А к Сергею Лазареву она была особенно требовательна. Восемнадцатилетним, долговязым, очень худым юношей он прибыл в начале 1942 года на фронт. Не умея еще как следует летать на истребителе, сразу попал в пекло боев. И был сбит.

Весной 1943 года полк получил новые самолеты и осваивал их. Сергей понимал, что для него сейчас самое подходящее время подучиться. И трудился с увлечением.

Перед Курской битвой заявил: «Вот только сейчас я себя чувствую настоящим истребителем» — и в подтверждение продемонстрировал на новой машине высший пилотаж. Получилось неплохо. Но этого еще было мало, чтобы быть крепким воздушным бойцом.

В девятнадцать лет часто незначительный личный опыт кажется совершенством познания жизни, небольшой успех в работе — вершиной мастерства. А суровое небо войны не терпит легкомыслия. И Сергею в боях снова не везло. Снаряды и пули врага частенько кромсали его самолет, ему не раз приходилось падать на землю с опаленными крыльями. Но он, точно малое дитя, быстро забывал неприятности и, не падая духом, легко шагал по жизни. Война его наказывала за «шалости», и порой наказывала зло, однако и оберегала, как бы давая возможность взяться за ум.

По характеру он был боец, хотя и неуравновешенный, но боец. За настойчивость, за веселый нрав его любили в полку. Правда, часто и ругали за вольности. «Виноват, больше этого не повторится», — с подкупающей искренностью заверял он. И ему прощали. Летчики всегда снисходительны к смелым товарищам. И возможно, поэтому он нет-нет да и нарушал свои обещания. И вот уже здесь, — в Киеве, почти через два года пребывания на фронте, Сергея потрясла гибель его непосредственного командира и друга — Игоря Кустова и с ним еще трех летчиков.

На войне смертей много, и они часто не задевают нас, проходят как бы стороной, отмечаясь только в сознании. И совсем другое, когда видишь мертвым близкого и дорогого тебе человека. Кроме жалости, скорби, душевно и физически терзающих тебя, задумываешься над жизнью и смотришь новыми глазами на себя. Так произошло и с Сергеем. Трагический случай разом вышиб все легкомыслие, как бы завершив созревание человека.

Фронт и время изменили Лазарева. От щупленького длинного паренька ничего не осталось. Широкие, костлявые плечи налились силой. Все словно впервые заметили, что сейчас в полку нет никого выше и сильнее его. Лицо, мальчишески мягкое, круглое, осунулось стало продолговатым. Следы ожогов придали ему суровую мужественность. Резкая и часто суетливая походка. сменилась на степенную, вразвалку, солидную. В разговоре родное ивановское оканье стало теперь малозаметным.

Кроме того, у него произошло интересное физическое изменение — до фантастических размеров обострилось обоняние и осязание. Даже слух стал острее. На обгорелом лице образовалась новая кожа, такая тонкая, что местами, точно через стекло, просматривались ткани мышц и капиллярные кровеносные сосуды. Сергей по неуловимому для нас запаху мог сказать, умывался сегодня человек или нет. Когда мы из-за давности не чувствовали на носовом платке запаха духов, он безошибочно их называл. Если мы не замечали малейшего дуновения ветерка, то он определял его направление и скорость. Лазарев стал очень чувствителен не только к природе, но и к людям. Теперь Сергей уже не говорит не подумав. А подумав, бывает, и совсем молчит. Он стал скуп и строг на слова.

После катастрофы Кустова Сергей Лазарев в эскадрилье остался единственным опытным летчиком, достойным быть заместителем командира эскадрильи. Правда, он у нас был самый молодой, но, как говорится, молод годами, да стар делами.

Майор Василяка предложил мне:

— Вот тебе заместитель. Лучшего и желать не надо. Его давно бы следовало выдвинуть, но не было мест. Товарищи, с которыми он начинал воевать, уже переросли его. Поэтому он и устраивал нам в воздухе «самодеятельность».

Командир полка ошибался в причинах «самодеятельности» летчика. Сергею не свойственно честолюбие. Он, как и большинство истребителей, без остатка отдающих себя боям, победе, не думал о должностях. В небе авторитет дается не служебным положением, которым даже порой и власть не определяется, там главное — личный пример и умение воевать. Для Лазарева полеты означали все. Поэтому он без особой охоты согласился на выдвижение, но за дело взялся с увлечением.

Сергей не успел поработать на новой должности и недели, как после завтрака вызвал меня командир полка в штаб и сообщил:

— Не утвердили тебе Лазарева замом, назначили другого.