Под нами Берлин - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 28

Назиб Биктимирович Султанов, башкир из Уфы. Глаза черные, волосы черные, а лицо такое светлое, ясное, кажется, просматривается вся душа. Хорош парень. И ростом природа не обидела. Он с первого же дня так слился с нашей полковой семьей, что казалось, всегда был с нами. Только имя Назиб на аэродроме звучало как-то непривычно, и мы его перекрестили в Николая. Во время войны окончил школу летчиков. Был оставлен в тылу, но характер не позволил жить в стороне от войны. Всеми правдами и неправдами попал на фронт. Но увы, летчиком связи на ПО-2. «На войне много дел, и все они важны. Но я хочу воевать на истребителе», — заявил он. И, как Коваленко, добился-таки своего. Сейчас его лицо побледнело, губы плотно сжаты. Парень волнуется, но владеет собой. Нормально.

Сергей Лазарев, как всегда, спокоен, чуть сутулится. Но в этом спокойствии и угловатой, точно высеченной из глыбы камня, огромной фигуре угадывается силища, собранная для прыжка. Под стать ему и его ведомый Алексей Коваленко. Хотя он и старше своего ведущего на тринадцать лет, но от него умело перенимает хватку опытного бойца.

Безмолвно и неторопливо расходятся боевые друзья по машинам.

Под крылом самолета ни городов, ни сел, ни лесов, ни дорог. Все спрятали великие маскировщики — солнце и снег. Снежная земля искрится сплошным экраном сияющей белизны. Все кругом легкое и какое-то торжественное, словно мир специально приоделся для чудесного праздника.

А какой неоглядный простор! От хорошего дня становится радостно и на сердце. И вот вдали зловещими проталинами темнеет земля. На ней сверкает огонь и клубится черный дым. С небес спускаешься на землю. Линия фронта. Идет бой. И природа уже не ласкает взгляд. Впереди подстерегает враг. Смотри, не зевай!

Небесная синева словно сгустилась и куполом осела на землю, придавив нас своей тяжестью. Просторы сузились, и уже кажется, что мы очень стеснены в этом куполообразном кусочке вселенной. Создается впечатление, будто штурмовики ползут по самой земле, а мы, истребители, не имея свободы в пространстве, прижались к ним, стеснив себя в маневре. На самом деле все на своем месте. Штурмовики летят на высоте две тысячи метров колонной из шестерок. Над ними и по сторонам — «яки» эскадрильи Сачкова и Выборнова. Их задача — непосредственная охрана «илов» от нападения «мессершмиттов» и «фоккеров». На них же, когда мы подойдем к аэродрому, лежит обязанность бить вражеских истребителей на взлете и подавлять зенитную артиллерию.

Наша третья эскадрилья забралась выше всех. Мы должны в первую очередь с ходу уничтожить или прогнать фашистских истребителей, патрулирующих над аэродромом. После этого зорко следить за небом, чтобы отсечь всякую попытку противника прийти на выручку Виннице.

Я с Хохловым лечу на высоте 7000 метров. Ниже — пара Лазарева и Маркова. Мы должны быть выше патрулей противника. На фоне снежного экрана земли мне хорошо видны наши самолеты. Сизые, они то темнеют, то вспыхивают солнцем, то блеснут диском вращающихся винтов. Игра бликов раздражает. Их легко спутать с разрывом зенитных снарядов.

Линию фронта пролетели без всяких помех. Верно, где-то под нами прошмыгнули два «мессершмитта», но стоит ли размениваться по мелочам?

До Винницы осталось километров пятьдесят. Это еще десять минут полета. А посты воздушного наблюдения противника уже оповестили о нашем появлении, чтобы перехватить нас.

Правее себя вижу фашистский аэродром Калиновку [3] . На нем много истребителей. Но почему ни один не пытается взлететь? Наверное, еще не заметили нас? Нет, над ними, словно от нечего делать, вяло плавают три. пары наших «лавочкиних». Я представляю, что это за вялость. Летчики, не спуская глаз с вражеских самолетов, как спортсмены на старте, изготовились к броску. Стоит на земле какому-нибудь «фоккеру» шелохнуться — и он снарядами «лазочкина» тут же будет распят. Хорошо! Наверное, так же надежно блокированы и остальные аэродромы противника.

Теперь все внимание небу. Пока опасности не видно. Все летим в молчаливом напряжении, как бы опасаясь разговорами привлечь на себя внимание врага.

Часы показывают — Винница недалеко. И она действительно появилась редкими струйками дыма, вьющимися ввысь. Левее города — забитый самолетами аэродром. Наша цель. А где же патруль? Не вижу. Нужно искать!

Глаза до боли упираются в солнце. Под ним что-то поблескивает. Должно быть, противник. Так и есть — четыре Фокке-Вульфа-190. Но почему-то уж очень белые. И, к сожалению, на одной с нами высоте. Скорее атаковать! Но они уходят от нас, и уходят ввысь. Видит око, да зуб неймет. У «фоккеров»иа такой высоте преимущества и в скорости, и в маневре. Наши «яки» хороши до 5000 метров. И все же «фоккеры» не рискуют нападать. Они, видимо, хотят забраться еще выше и только после этого перейти в атаку. Мы не показываем бессилия, создаем видимость погони, карабкаясь вверх. Плохо, что у нас на машинах нет кислорода, а без него можно задохнуться. Выдержим ли? Не так давно мне пришлось наблюдать, как летчик из-за кислородного голодания на 6000 метрах потерял сознание и, не приходя в себя, беспорядочно падал до земли.

Небо уже рябит разрывами: в нас стреляют. На земле вовсю играют всполохи огня зенитных пушек и пулеметов. На летном поле два истребителя, готовых к взлету. «Илы» опустили носы и, разомкнувшись по фронту, устремились в самую гущу фашистского логова. На него уже хлынула алая волна комет реактивных снарядов. Вдогон понеслись красные и зеленые шары из пушек. Ливень огня накрыл аэродром. Теперь он для нас — полигон. Отсюда сейчас никто не может подняться. Хотя… Стоп! Один истребитель, стоящий на старте, начал разбег. Снежный бурун вьется сзади него. Взлетит?.. Нет, он, точно испугавшись, свернул в сторону и закувыркался по земле; второй вспыхнул. Великолепная работа наших «яков»,

Штурмовики, выйдя из пикирования, сбросили бомбы. Черные столбы земли и дыма, подкрашенные огнем, заволокли центр стоянки самолетов.

За время первого захода мы с Хохловым оказались на высоте 7500 метров. Четверка «фоккеров» уже выше и летит на параллельных с нами курсах. Она понимает, что теперь не в ее власти помешать удару по аэродрому и, видимо ошеломленная нашей численностью, не спешит вступать в бой. Ну и пусть, ее дело. А наше?