Рассвет над Киевом - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 44

В столовой нас ждал прекрасный ужин. Торты, фрукты, жареный поросенок, гусь, цветы… — что только душе угодно.

Позади главного стола, за которым разместилось командование дивизии и полка, во всю стену красное полотнище с надписью: «Слава летчикам второй эскадрильи!»

Вручение наград — большой личный и коллективный праздник. Мы давно вросли в войну, и воздушные бои были для нас так же будничны, как труд рабочего человека. Мы, как все трудовые люди, радовались успехам и печалились при неудачах, гордились, если нас награждали, и обижались, когда незаслуженно обходили.

Первый орден Красного Знамени полковник Герасимов вручил Мише Сачкову, за ним к комдиву подошел Саша Выборнов, потом другие товарищи.

Окончена церемония вручения наград. Но почему среди награжденных нет Николая Худякова? Ошибка? Может, где-нибудь в штабах затерялся наградной материал? Нет, это исключено. В полку каждый летчик на учете. На оформлении документов для награждения сидит специальный человек — опытный офицер, коммунист Геннадий Богданов. Он халатности не допустит. В больших штабах имеются отделы, занимающиеся только оформлением наградного материала.

Летчиков наградили, командира нет. А Худяков был организатором и душой того боя.

На фронте, когда люди устают от непрерывных встреч с опасностью, не только орден, но и доброе слово командира радует и придает бойцу новые силы. Награда — моральное оружие, и неумелое пользование им может больно ранить человека.

У меня как-то непроизвольно сорвалось:

— Да-а, Коля, неприятно!

— Не надо! Давай еще немного посидим, а потом смотаемся спать. Одному как-то выходить из компании неудобно. Летчики пускай еще повеселятся.

— Ну что ж, пойдем, — поддержал я товарища. В таких случаях уединение лучше всего успокаивает человека.

С утра эскадрилья не летала. Наши самолеты передавались в распоряжение Худякова. Ожидая его прихода, летчики собрались вместе и, сидя под сосной, читали газеты. Априданидзе громко произнес:

— Я снова прочитал заметку о том бое. Там так хорошо написано про старшего лейтенанта Худякова, а его не наградили. Он же в бою сам сбил два немецкихсамолета…

Награда — приказ, а приказы не обсуждаются. Но уж очень несправедливо был обойден Худяков. Летчики смотрели на меня, ждали, как от командира, разъяснения. Но что я им мог сказать, я ведь тоже ничего не знал. Сулам, очевидно истолковав мое молчание по-своему, официально спросил:

— Товарищ капитан, Худяков разве плохо воевал?

— Читай очерк вслух. Послушаем еще раз, как он дрался, — вместо ответа предложил я.

— «Поучительный бой», — прочитал Сулам название статьи и, желая обратить наше внимание, поднял руку:

— Видите! И газета указывает, что бой поучителен.

— Читай дальше, — заметил Лазарев. — Поймем и без комментариев.

— Неужели за ним есть какие грешки в прошлом? — произнес Хохлов, когда очерк был прочитан.

Эти слова резанули слух. Награда должна сплачивать коллектив, а тут получается наоборот, чье-то недомыслие с этим награждением вызывало подозрительность, мешающую в работе. Все обрушились на Хохлова.

— Виноват, действительно глупость бухнул, — сказал он, постукивая кулаком по своему лбу: — Мозга за мозгу зашла. — Вдруг Иван встрепенулся: — А что, если нам всем сходить к командиру полка с этой статьей и… — Хохлов осекся. — Только нельзя: получится коллективная жалоба.

— Почему нельзя? — не согласился Кустов. — Мы не будем жаловаться, а будем просить за Худякова.

Здесь совсем другое. Награждение — дело общественное.

Игорь рассказал про свою беседу с москвичами. Он после госпиталя отдыхал в столице. Тогда ему был задан вопрос: почему многие, кто приезжает с фронта, в том числе и раненые, не имеют орденов? Значит, плохо воевали?

— Я растерялся, сразу не нашелся что ответить. К нам подходил Худяков с летчиками. Мы прекратили разговор и встали навстречу товарищам.

— Какие дашь мне машины? — спросил меня Николай Васильевич.

— Бери любые. Все прекрасно летают. Сам можешь сесть на мою «двадцатку».

— Радио работает? Вот и отлично…

Николай Васильевич заметил в руках Априданидзе газету со статьей «Поучительный бой» и сразу смолк. На лице выступили красные пятна. Чтобы не выдать своих чувств, он порывисто начал поправлять на себе порыжевший реглан. Априданидзе решил, что Худяков заинтересовался статьей, и протянул ему газету.

— Читал, — с притворным равнодушием отмахнулся Николай Васильевич и, сказав своим летчикам, чтобы они садились в самолеты, поспешно зашагал к моему «яку».

Через несколько минут загудели моторы, и самолеты скрылись из глаз.

Возвращения товарищей с боевого задания всегда ждешь с нетерпением. Сейчас же особенно медленно тянулось время. Газета, так некстати попавшаяся на глаза Худякову, испортила ему настроение. Поэтому все чувствовали себя в чем-то виноватыми и, говоря о пустяках, непрерывно поглядывали на запад, откуда должны были появиться самолеты. Априданидзе не выдержал:

— Черт меня попутал сунуться с этой газетой.

Наконец в небе, со стороны Днепра, показалась одна пара истребителей, за ней тройка. В сторонке от них неуклюже летел одиночный «як».

— Идут все, — констатировал Кустов. — Только все-таки что-то стряслось.

Одиночный «як» сел с ходу. Еще издали я узнал свою «двадцатку». У нее было разворочено правое крыло. Когда Худяков подрулил к стоянке, мы так и ахнули. Два огромных окна от снарядов зияли в крыле. Как оно не отвалилось в воздухе — чудо!

Николай Васильевич спокойно, очень уж как-то по-домашнему вылез из кабины. Я не спешил с расспросами и молча разглядывал покалеченный самолет.

— Ничего, сменят крыло, и снова полетит твой «як», — сказал Худяков, закуривая.

— Если бы я знал, что ты его так изуродуешь, не дал бы. Как это ты умудрился!

— Да понимаешь, был бой. Одного «фоккеришку» я зажал. Он вспыхнул, горел красиво… Я, видно, глядя на него, и зазевался. Вот другой «фоккер» и влепил.

С Худяковым такого еще не бывало. Может, эта невнимательность явилась результатом его плохого настроения перед вылетом? Я вспомнил прерванный разговор о награждении.