Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 106

После митинга полк был выведен в резерв. За это время все должны отдохнуть, а потом получить на заводе новые самолеты и переучиться на них. Половина людей улетела в санаторий, а я с оставшимися ждал второго рейса.

Тихое село Куровице с богатыми садами стало для нас как бы своеобразным курортным местечком. И когда с Вислы прилетел комдив Герасимов, я попросил, чтобы от санатория нас избавили: здесь лучше любого курорта. Но вдруг в ночь на 20 августа…

Мы спали в хате вдвоем. Сосед — капитан Иван Мамонов — старый летчик. Знал его еще по Академии ВВС. Мы вместе прибыли на фронт. Во время Курской битвы он был сбит в воздушном бою, сильно обгорел, долго находился на излечении. Медицина списала его как летчика, но сам он с этим не примирился. «Время должно восстановить мое здоровье», — убеждал он всех. Мамонова допустили до полетов на связном самолете. Иван с тех пор летает, но, здоровье не улучшается, и он частенько говорит во сне. И сейчас я слышу его голос:

— Васильич, беда! Пришел с аэродрома посыльный и передал: там немцы и бандеры устроили парад. У них танки и артиллерия.

— Спи, Ваня. Мало ли что во сне может привидеться. Мамонова это взорвало, и он затряс меня:

— Вставай, Фома неверующий! Ты теперь командир полка. Решай, что делать?!

— Ты думаешь, что говоришь? — вскочил я.

— Я в здравом рассудке, а ты все спишь. У нас пустые баки в самолетах. И перелететь мы никуда не можем…

— Подожди, подожди! Про какие танки ты говоришь? Откуда танки? — Мое сознание восстало против этого сообщения, но какой-то внутренний страх насторожил. — Но почему такая тишина? Это какое-то недоразумение.

— А может, действительно недоразумение? Пойдем скорее на аэродром, — предложил Мамонов.

Непроглядная ночь и мертвая тишина холодным страхом окатили нас, когда мы выскочили на улицу. Ни часового, охраняющего дом, ни посыльного. Наверное, пока мы спали, они были бесшумно сняты. Я невольно съежился.

— Товарищ майор?

Хотя часовой, появившийся из-за угла, и произнес эти слова почти шепотом, они прогремели, точно выстрел. Посыльный оказался рядом с часовым. Он торопился доложить:

— В полку объявлена тревога. Весь личный состав занимает свои места согласно плану наземной обороны.

Он рассказал, что видел сам и слышал от патрулей, которые вели наблюдения за противником.

Часов в двенадцать ночи часовые, стоящие у самолетов, уловили какой-то подозрительный шум моторов и металлический скрежет. Сначала думали: идут машины по шоссейной дороге на Львов. Посланный туда патруль наскочил на большую группу людей на окраине аэродрома. Рядом с ними — танки и артиллерия. Слышалась немецкая, русская и украинская речь. Начальник патруля спросил, кто такие. «Войска самостийной Украины. Проваливайте отсюда, пока живы!» — раздалось в ответ.

Мы с посыльным побежали на аэродром, а Мамонов с часовым в штаб полка. Там хранилось знамя. Для охраны его был создан специальный взвод. В такой обстановке самое главное — сохранить знамя. Потеря святыни будет означать потерю полка: он будет расформирован.

На аэродроме, как и в селе, — тишина, и все укрыто ночью. На КП собрались офицеры. Полк занял оборону. Не верится, что сейчас в километре от нас выстроилась, может, тысяча, а может, и больше фашистов и бандеровцев. С ними танки и пушки.

В первую очередь нужно было бы о случившемся немедленно доложить в вышестоящий штаб, но мы ни с кем не имели связи: ее свернул БАО, уезжая от нас. Машина, которая только что уехала во Львов, — единственное средство связи. Но если она и доберется до города, все равно помощь раньше как часам к десяти утра не подоспеет. Пока нужно рассчитывать только на свои силы.

Для уточнения обстановки была послана специальная группа во главе с начальником разведки полка. Им было поручено еще раз выяснить силы противника и его боевые порядки. И я, прежде чем начать совещание, с нетерпением ожидал разведчиков.

— Они могут и не возвратиться, — с тревожным нетерпением сказал оставшийся за инженера полка капитан Григорий Лебедев. — Бездействовать нам дальше нельзя.

— И все же подождать надо. — Я внимательно разглядывал собравшихся офицеров.

В большом сарае они расселись тремя группами по три — пять человек, как бы приготовившись к бою, уже рассредоточились. При тусклом свете бензиновой коптилки лиц я почти не видел, но по напряженной тишине понимал — они ждут моего решения. Мне же пока ясно одно: спешить с применением оружия не следует. Если враг хотел бы расправиться с нами, он уже сделал бы это под покровом ночи.

А может, он начал со штаба? Там Знамя полка. Его охранял часовой. Второй часовой ходил вокруг хаты. Там же и начальник штаба полка со знаменным взводом.

Память воскресила одну из причин разгрома штаба дивизии Чапаева: он был размещен вдали от своих частей. У нас штаб оказался тоже на отшибе от аэродрома, где постоянно находится две трети людей полка, а днем почти весь полк.

И тут я спохватился, что о знаменном взводе думаю уже в прошедшем времени. Меня охватила тревога. Чтобы не выдать своего состояния и в надежде встретить знаменный взвод, я вышел из КП.

Странная тишина. Вокруг сарая ходят часовые. Рядом стоянка самолетов. Все «яки» мы выстроили в одну линию. Сзади них — окопы. Дальше — осушительная канава. Это своеобразный противотанковый ров. Но такими мыслями я просто успокаиваю себя: для любого танка этот ров не препятствие.

Тихо иду вдоль канавы. И подальше от самолетов. Там, в окопах, люди. В темноте можно набрести на них. А эта встреча ничего хорошего не сулит: там ждут врага и готовы в любую секунду открыть огонь.

А почему в такой момент я хожу один? Меня сейчас могут бесшумно схватить. От такой догадки ноги сами застыли на месте… И — о ужас! — на меня летит что-то светящееся. Что это — граната?

Мне никогда не доводилось бросать гранату и видеть ее полет, хотя не раз приходилось изучать и держать ее в руках. Я подумал, что слабый свет — это горение капсюля. Момент — и я плотно прижался к земле. Слышу грохотание своего сердца. Даже словно слышу дыхание травы. Чувствую ее запахи. Запахи земли. И жду взрыва. А его нет.