Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 15

Как я ни всматривался, нигде не мог заметить переправы — все сливалось с заболоченными берегами реки: и вражеские войска, и техника. Окинул небо — ничего опасного, скользнул взглядом по реке и остановился на едва заметной темной полосе, прорезавшей вдали волнистые блики. Переправа?

Да, это была переправа. Со стороны Маньчжурии к ней веером стягивались войска. Никогда еще с воздуха я не видел столько войск и был удивлен: откуда японцы так внезапно появились? Словно из-под земли выросли.

На восточном берегу Халхин-Гола, имея абсолютное численное превосходство, противник потеснил наши обороняющиеся войска. С воздуха хорошо просматривался обширный район. Сгоревшие танки, разбитые пушки, свежие вражеские окопы — все говорило о том, что наступление противника в центре приостановлено. Главная же масса вражеских сил, сосредоточенная на правом фланге, успешно переправлялась яа западный берег. У наведенного моста в ожидании переправы скопилась пехота и артиллерия. Из Маньчжурии подходили все новые колонны, и видно было, как подпирают они остановившиеся войска, тонкой струйкой лившиеся на западный берег и далее, к горе Баин-Цаган. С нашей стороны на левый и правый берег спешила монгольская кавалерия, двигались танки и броневики.

Вдруг в воздухе блеснул огонь, и перед нами мгновенно встала завеса черных шапок дыма. Это била зенитная артиллерия, прикрывающая переправу. Командир, избегая огня артиллерии, круто перевел самолет в пикирование, пошел ниже разрывов и открыл огонь. За ним последовали и мы. Черные шапки остались позади и выше, никому не причинив вреда. Ливень пуль и снарядов эскадрильи накрыл врага, спешившего перейти понтонный мост, чтобы окружить немногочисленные наши части.

Плотный пулеметно-пушечный огонь с И-16 прошивал переправу по всей ее длине, от берега до берега. Люди и машины уходили под воду. Убитые, раненые, падая, создавали заторы. Потеряв под огнем истребителей управление, японцы бросились прочь от переправы. Баргутская [1] конница в панике мяла японскую пехоту, запряженные в упряжку артиллерийские лошади носились по обоим берегам, давя пеших и увеличивая беспорядок.

Я успел заметить несколько навьюченных верблюдов. Зажигательная пуля задела одному его вьюки, в которых находилось что-то воспламеняющееся. Вспыхнул фейерверк. Верблюд, делая отчаянные прыжки, бросился в реку.

Командир нацелился на двигавшуюся в сторону переправы большую колонну пехоты; поливая ее огнем, мы снизились до бреющего полета. Огонь зениток становился особенно жестоким, когда приступали к набору высоты, чтобы произвести очередной заход. Вот черные шапки возникли перед нашим строем, и, не успев отвернуться, мы с ходу врезались в них. В этом ничего опасного не было, так как осколки уже разлетелись, а сила взрывной волны погасла. Последовал новый залп. Командир промедлил с разворотом, и его самолет бросило вправо, на меня, и перевернуло, как щепку. Чтобы не столкнуться с ним, я метнулся в сторону. Третий летчик нашего звена, к счастью, приотстал. В оцепенении глядел я на падавшего командира эскадрильи. Мне казалось, что он сбит, и с замиранием сердца я ожидал удара о землю. Но командир вывернулся и круто взмыл вверх.

Эскадрилья, замкнув над переправой круг, пошла на третий заход. Истребителей противника не было. Перед вылетом мы не подумали о том, что следовало бы выделить отдельные звенья для подавления зенитного огня. Сейчас, поняв это, командир направил свой самолет на ближнюю батарею. Я последовал его примеру и пошел на другую. Зенитный огонь ослаб. Теперь самолеты спокойно заходили на скопление войск у реки, действовали почти как на полигоне.

Мы уже делали последний заход, когда появились японские истребители. Их было десятка три, а нас двенадцать. Они в спешке еще не успели собраться и летели не компактным строем, а мелкими стайками, вразброд. Прикрываясь слепящим утренним солнцем, враг рассчитывал нанести стремительный удар. Наше ведущее звено оказалось ближе всего к японцам, и первая тройка вражеских истребителей посыпалась на командира сзади. А он, увлеченный пикированием на зенитки, не замечал опасности.

Находясь на одной высоте с противником, я пошел было врагу наперерез и тут заметил под собой другую тройку японцев, жавшихся к земле. Она явно намеревалась подкараулить нас при выводе из пикирования — в момент, когда наши самолеты окажутся наиболее уязвимыми. Размышлять было некогда. Единственное средство — немедленно атаковать эту тройку, кравшуюся внизу, ударить по ней с пикирования. И я пошел вниз.

Вихрь, ворвавшийся в кабину, куда-то унес летные очки, но я этого не замечал: все внимание, все силы были сосредоточены на том. чтобы не позволить противнику открыть огонь по командиру эскадрильи. Мне даже на какой-то миг показалось, будто мой самолет идет вниз неправдоподобно медленно. На самом деле это было не так: он провалился с такой стремительностью, что я, как ни был поглощен желанием атаковать японские истребители, заметил опасную близость земли — и еле-еле успел рвануть ручку управления на себя.

Самолет от совершенного над ним насилия затрепетал, забился, как в судороге, и хотя уже шел горизонтально, но по инерции все еще давал осадку. Я был бессилен предотвратить это и с ужасом почувствовал, как винт рубит кустарник. «Все!..» От страха закрылись глаза, тело приготовилось к неотвратимому удару. Однако самолет продолжал мчаться, не встречаясь с преградой: он оказался над глубокой поймой реки, позволившей ему потерять инерцию осадки.

В результате этого маневра я оказался в хвосте и ниже звена японцев, на очень близком от них расстоянии. Нажал на гашетки и смог только заметить, как японский истребитель, по которому пришелся удар, перевернулся и шлепнулся на землю. Мой самолет на большой скорости проскочил вперед, и я поспешил к эскадрилье.

Летчики уже заметили противника и, прекратив штурмовку переправы, развернулись навстречу атакующим. Горючее у нас кончалось, ввязываться в затяжной бой мы не могли. Отбиваясь от навалившихся японцев, эскадрилья в нестройном порядке на бреющем полете поспешила домой.