Солдаты неба - Ворожейкин Арсений Васильевич. Страница 37

— Надо слетать. Факт любого неверящего убедит, — предложил я.

Василяка внимательно выслушал меня и спросил:

— А этот метод не опасен: ведь можно столкнуться с конусом?

— Нет, — заверил я его. — Наши летчики все хорошо пилотируют: они же инструкторы. А в этом методе главное — чувствовать самолет.

— Не думаю, чтобы из этого вышло что-нибудь путное, — неодобрительно отозвался Василяка. Он, как бы призывая в свидетели нашего разговора летчиков, которые окружили нас, обвел их взглядом и предупредил меня:

— Смотри не опозорься.

Чтобы выполнить упражнение на «отлично», нужно было попасть в мишень тремя пулями.

— С десяток-то будет в конусе! — убежденно заявил я.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!

А вдруг не попаду? Это может не зависеть от меня — окажется сбитой пристрелка оружия. К тому же на «яках» я еще не стрелял вообще, да и перерыв в стрельбе по конусу у меня был года два. От таких мыслей меня бросило в жар. Но, скрыв свое волнение, я тихо направился к самолету. Когда сел в кабину, ко мне подошел Василяка и сказал, чтобы я стрелял над аэродромом.

— Пускай все видят. Может, кто и переймет. Только стреляй в эту сторону, — он махнул рукой в степь, — чтобы пули летели от города.

— Понятно, — как можно спокойнее подтвердил я, но сухость голоса выдала меня.

Василяка уловил мои терзания и дружелюбно посоветовал:

— Только не волнуйся. Если и промахнешься — невелика беда, еще разок слетаешь. — И уже тихо, чтобы слышал только я один, добавил:

— Может, патронов зарядить побольше? Вместо сорока — сто? Стрельба-то показная.

— Нет! Не надо!

Удивительное влияние имеет на летчика звук мотора. Он, как любимая музыка или песня, отключает тебя от всей текущей земной жизни и властно увлекает в свой металлический мир. Оказавшись в воздухе, я испытывал такое ощущение, словно упругая воздушная струя сдула с меня все наносное, прилипшее ко мне на земле. Сказывается сила профессиональной привычки.

Конус буксировал Сачков. До меня уже по нему стреляли двое. Мне надо было торопиться: у самолета-буксировщика могло не хватить горючего. По правилам допускалось производить по конусу до четырех атак. Я решил сделать три: одну холостую, тренировочную, вторую — на поражение, а третью — в том случае, если останутся патроны.

Тренировочная атака удалась, «Як» оказался очень послушным при всех маневрах.

И вот боевой заход. Сачков приближается к окраине аэродрома. Догоняю его сбоку. Конус в этот момент оказался метров на пятьсот — шестьсот левее меня. Это как раз самое минимальное расстояние до «противника», с которого его огонь по мне будет безопасным, поэтому мне ближе лететь с ним на параллельных курсах нельзя. Дальше лететь тоже не в мою пользу: больше потребуется времени для сближения с «врагом», и он успеет лучше подготовиться к отражению моей атаки.

Я занял исходное положение для удара. Но я выжидаю, когда подойдет конус к окраине аэродрома. Атака должна быть над центром летного поля, чтобы видели все. Конус подходит. И я круто подворачиваюсь на него. Конус быстро приближается, растет в размерах. Нос истребителя направляю в голову мишени. Она близко — метрах — в ста. Дальше сближаться уже небезопасно: можно врезаться в Конус. И я резко, рывком отворачиваюсь от мишени. Инерция сближения погашена.

Снова мгновенный поворот в сторону «противника». Он на мушке. Рулями задерживаю этот момент и уточняю прицеливание. Очередь. Длинная очередь. Из конуса, как из мучного мешка, хлынула пыль. Не спуская глаз с «врага», прохожу под ним. Мне хорошо видно, как вместе с пылью от хвостовой части конуса летят лоскутья.

Ясно, мишень поражена. В нее попало много пуль, и она не выдержала, лопнула. Жаль, если теперь она вся разорвется в воздухе. Упражнение, конечно, будет считаться выполненным на «отлично». Однако было бы интересно узнать, сколько же попало пуль в конус.

Я с надеждой смотрю на него, как он поведет себя дальше. Сачков, очевидно заметив, что с конусом стряслось что-то неладное, сбавил скорость и тихо начал делать разворот на сброс. Миша летел очень осторожно. Он понимал: чем меньше держать скорость, тем сохраннее будет мишень.

В конусе с растрепанным хвостом летчики насчитали тридцать четыре попадания из сорока возможных. Удача! Большая удача! Значит, не пропали даром прежние учебные навыки.

— Тре-е-во-о-га! — словно труба горниста, раздался голос дежурного.

От такой побудки мы уже отвыкли. Однако этого сигнала ждали и к нему готовились. Накануне нам сообщили, что на Воронежском фронте противник уже вел бой крупными передовыми отрядами.

Землю плотно окутала густая предрассветная ночь. Тьма настолько сильная, что, идя на зов машин, приехавших за нами, мы невольно, прежде чем сделать шаг, ощупываем ногой землю.

Когда подъехали к аэродрому, в ночную тишину ворвалось сонливое почихивание запускаемого мотора. Спустя минуту ему отозвался второй, потом третий. Проснувшийся аэродром загудел, завыл металлическими голосами, бросая во мглу синие, красные, фиолетовые мазки огня. Иногда выхлопы из моторов освещали техников, снующих около машин.

Летчики молча разошлись по своим самолетам. Гул стих.

Все снова как будто уснуло. Но в этой тишине чувствовалась собранная затаившаяся сила.

Ночь медленно отступала, словно таяла в отблесках тревожно разгоравшейся зари. Все предвещало жаркий день. Солнце выползало из-за горизонта медленно и как-то тревожно.

— На построение! — раздалась команда. Люди собрались быстро. Начался митинг. Выступить от имени летчиков поручили самому молодому — Сергею Лазареву.

— Клянусь жизнью, — сказал он, — мы готовы гнать фашистов до самого Берлина!

Пятого июля гитлеровцы перешли в наступление под Курском, но все говорили об этом так, словно наступали мы, а не враг. Каждый глубоко верил — сила теперь на нашей стороне.

Под Курском враг хорошо окопался, спрятался за броней и железобетоном. Ему не терпелось взять реванш за Сталинград. Так зачем же нам крушить прочно организованную его оборону, если он сам собирается выползти из нее?