Брачный сезон - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 49

Оказалось при ближайшем рассмотрении, что это Куини. Она, точно горчичник, прилипла к представителю Закона, лепеча: «О, Эрни», увлажняя его мундир счастливыми слезами и, как я с легкостью умозаключил, сообщая ему, что все прощено и забыто, и теперь последует безотлагательный возврат кольца, писем и фарфоровой статуэтки с надписью «Привет из Блэкпула». Не ускользнуло от моего внимания также и то, что Доббс, со своей стороны, принялся осыпать ее запрокинутое лицо жаркими поцелуями, приговаривая: «О, Куини!» Я понял, что привилегированные акции деверильских страдальцев опять подскочили и на грифельной доске можно приплюсовать еще одну пару разлученных сердец, которые вновь обрели друг друга весенней цветущей порою.

Эти чувствительные сцены на разных людей действуют по-разному. Я, например, сообразив, что тем самым обязательства Китекэта по отношению к этой доброй девушке можно считать аннулированными, пришел в хорошее расположение духа. А вот Силверсмит, похоже, содрогнулся от ужаса при виде того, какие дела творятся в гостиной «Деверил-Холла». Став немедленно в позу Строгого родителя, он прошествовал к счастливой чете, резким поворотом кисти вырвал свое дитя из любящих объятий Доббса и увел.

Сомлевший констебль немного опомнился и попросил извинения за неприкрытое проявление чувств, а преподобный Сидней сказал ему, что вполне, вполне его понимает.

– Зайдите ко мне завтра, Доббс, – благосклонно пригласил он. – Мы с вами хорошенько потолкуем.

– С удовольствием, сэр.

– Ну а теперь, – промолвил его преподобие, – я, пожалуй, направлю стопы мои к дому. Ты идешь со мной, Кора?

Тараторка ответила, что хотела бы немного задержаться. Тос, чуя реальную возможность разжиться еще кучкой-другой бутербродов, тоже отклонил приглашение в обратный путь. Так что викарий удалился в одиночестве с лучезарной улыбкой на устах. И только когда за ним закрылась дверь, я обратил внимание на то, что Доббс как стоял, так и не сдвинулся с места. Тут я вспомнил его реплику при выходе на сцену – насчет того, что он явился по неприятному делу. Температура в нижних конечностях снова резко упала. Я опасливо покосился в его сторону.

Он без дальнейших проволочек вернулся к повестке дня. Их ведь на это натаскивают: сказано – сделано.

– Сэр, – обратился Доббс к Эсмонду.

Эсмонд поспешил задать встречный вопрос, не соблазнится ли он бутербродом с сардинкой, но Доббс ответил: «Нет, спасибо, сэр», – а когда Эсмонд пояснил, что не настаивает непременно на сардинке и будет вполне рад, если тот возьмет с ветчиной, языком, огурцом или тушеным мясом, пояснил, что предпочитает вообще воздержаться от пищи по причине неприятного дела, по которому он сюда явился. Надо так понимать, что, отправляясь по делам службы, полицейские садятся на диету.

– Мне надо видеть мистера Вустера, сэр, – объявил Доббс.

Возможно, Эсмонд от радости, что вновь обрел свою возлюбленную, временно забыл былую неприязнь к Гасси, но при этих словах полицейского нелюбовь к тому, кто посягал на предмет его обожания, видимо, нахлынула с утроенной силой – во всяком случае, в глазах его появился нездоровый блеск, лицо помрачнело, и на гладком лбу даже образовалась пара суровых складок. Сладкогласый певец Кингс-Деверила уступил место строгому и неумолимому мировому судье.

– Вустера? – переспросил он и, я заметил, плотоядно облизнулся. – Официально?

– Да, сэр.

– А что он сделал?

– Проник в помещение с целью грабежа, сэр.

– Нет, честное слово?

– Да, сэр. Вечером текущего месяца двадцать третьего… то есть сегодня вечером, сэр, обвиняемым было осуществлено грабительское проникновение в мой полицейский участок и выкраден предмет, являющийся достоянием Короны, а именно: собака, в количестве одной, каковая находилась под стражей, как нанесшая два укуса. Я застал его с поличным, сэр, – заключил полицейский Доббс уже не так витиевато, – это он был тем забравшимся на дерево грабителем… преследуя которого я был поражен громом небесным.

Складки на лбу у Эсмонда углубились. Было очевидно, что к этому происшествию он нашел уместным отнестись с полной серьезностью. А когда мировые судьи находят уместным отнестись к какому-то происшествию с полной серьезностью, тут уж начинаешь думать только о том, как бы унести ноги.

– Вы в самом деле застигли его в момент кражи этой собаки, в количестве одной? – зловеще спросил Эсмонд, сильно напоминая судью Джефриза, готового возглавить «кровавое судилище».

– Да, сэр. Вхожу я к себе в участок, а он как раз отвязывает ее и побуждает к бегству, ну, она и припустила вовсю прыть, а я говорю: «Стой», после чего, заметив меня, он тоже припустил во всю прыть, ну и я за ним. Я уж почти что догнал его на верхушке дерева и собирался арестовать, когда меня поразил гром небесный и я лишился чувств. А когда очнулся, обвиняемого на месте уже не было.

– А почему вы полагаете, что это был Вустер?

– Он был при зеленой бороде, сэр, и в клетчатом пиджаке. Сразу бросается в глаза.

– Понятно. Не переоделся после выступления.

– Да, сэр.

Эсмонд снова облизнул губы.

– Раз так, – сказал он, – надо прежде всего позвать Вустера. Видел его кто-нибудь?

– Да, сэр. Мистер Вустер уехал в Лондон на своем автомобиле.

Это сказал Дживс. Эсмонд посмотрел на него с недоумением.

– Кто вы такой?

– Дживс, сэр. Я личный слуга мистера Вустера.

– А-а, так вы и есть Дживс? – заинтересовался Эсмонд. – Мне надо будет как-нибудь с вами поговорить.

– Буду очень рад, сэр.

– Но не сейчас. Позже. Так, стало быть, Вустер укатил в Лондон, а?

– Да, сэр.

– Спасаясь от правосудия?

– Нет, сэр. Могу ли я сделать заявление, сэр?

– Валяйте, Дживс.

– Благодарю вас, сэр. Я просто хочу сказать, что полицейский ошибается, считая преступника, совершившего грабеж, мистером Вустером. Я все время находился при мистере Вустере, после того как он вышел из концертного зала. Я сопровождал его в его комнату и оставался там до самого его отъезда в Лондон. Я помогал ему отлепить бороду, сэр.

– То есть вы свидетельствуете его алиби?

– Полное алиби, сэр.

– Но как же так… – растерянно проговорил Эсмонд, точно побежденный злодей в мелодраме. Очевидно, его очень расстроило, что уплывает из рук возможность вкатить ненавистному Гасси суровый приговор.

– Гм, – сказал полицейский Доббс, не имея, я думаю, намерения внести свой вклад в обсуждение вопроса, а просто так, ведь полицейские никогда не упустят случая сказать «гм». Но затем его вдруг осенила некая мысль, и он еще раз сказал «гм», вложив теперь в одно слово уйму смысла. – Гм, но, если это был не обвиняемый Вустер, тогда, значит, тот другой парень, Медоуз. Который представлял Майка. У того тоже была зеленая борода.

– Ага! – оживился Эсмонд.

– Вот, вот, – сказали тети.

– О! – встрепенувшись, воскликнула Гертруда Винкворт.

– Ой! – так же встрепенувшись, воскликнула Таратора. Я и сам, признаюсь, был близок к тому, чтобы воскликнуть «Ой!». Меня поразило, как это Дживс не подумал и очертя голову засвидетельствовал алиби Гасси Финк-Ноттла? А Китекэта, что же, бросить на растерзание волчьей стаи? Совсем не похоже на Дживса – упустить это из виду. Гляжу на Таратору – у нее на лице написана тревога за любимого брата, в третий раз подряд угодившего в переделку. Веду взгляд дальше по дуге и вижу Гертруду Винкворт. Гертруда явно борется с сильным волнением. Щеки побледнели, грудь бурно вздымается. Нежный, прозрачный платочек, зажатый в руке, бесшумно разрывается пополам.

Эсмонд властным судейским голосом приказывает:

– Привести сюда Медоуза.

– Слушаю, сэр, – ответил Дживс и скрылся за дверью.

В его отсутствие тети набросились на Доббса с расспросами, требуя подробностей, а когда поняли, что выкраденная собака – это та самая, которая в день моего приезда ворвалась к ним в гостиную и гоняла тетю Шарлотту из угла в угол, единодушно потребовали для этого Медоуза самого беспощадного приговора из предусмотренных тарификацией, и сама тетя Шарлотта высказывалась кровожаднее всех.