Дживс, вы — гений! - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 18

Я сел. Привет, старый знакомец фонарь.

— Какого черта… — начал я с большим чувством, но слова замерли у меня на губах.

Знаете, кто тряс меня за руку? Чаффи.

ГЛАВА 9. Свидание влюбленных

Бертрам Вустер в любое время дня и ночи рад встрече с друзьями, у него всегда готова для них приветливая улыбка и острое словцо. С одной, впрочем, небольшой поправкой: условия должны благоприятствовать встрече. Нынешние условия встрече не благоприятствовали. Вряд ли вы кинетесь скакать с щенячьей радостью вокруг однокашника, нежданно-негаданно появившегося в непосредственной близости от вас, если в это самое время его невеста почивает младенческим сном в вашей постели, облачившись в вашу любимую лиловую пижаму.

Поэтому остроумной шутки не последовало. Я даже приветливой улыбки изобразить не смог. Я просто сидел, уставившись на него, пытался сообразить, как он здесь оказался, долго ли намерен пробыть и сколько шансов из ста, что Полина Стоукер вдруг высунет из окна голову и закричит: «Ай, в доме мышь, Берти, иди скорей и прогони ее!»

Чаффи склонился ко мне, точно врач к тяжело больному. На заднем плане взмахивал крыльями сержант Ваулз, готовый оказать помощь, точно опытный медбрат. Куда девался констебль Добсон, не знаю. Неужто помер? Вот была бы хохма. Но нет, надо думать, он продолжает свой ночной дозор.

— Пожалуйста, Берти, не волнуйся, — уговаривал меня Чаффи. — Ну что ты, дружище, это же я.

— Я нашел его светлость на берегу, возле пристани, — пояснил сержант.

Я здорово разозлился. Ну конечно, все разыгралось как по-писаному. Как вы думаете, что будет делать влюбленный такого масштаба, как Чаффи, если его разлучат с дамой сердца? Пропустит стаканчик и на боковую? Да никогда в жизни! Он придет к ее дому и будет стоять под окнами. А если дама на яхте и яхта стоит в заливе на рейде, тогда, конечно, нужно как угорелому метаться по берегу. Все это, без сомнения, прекрасно, но в нынешних обстоятельствах жутко некстати, и это еще если подбирать деликатные выражения. А злился я потому, что сообразил: явись он на место своих воздыханий чуть раньше, встретил бы свою красавицу, когда она вылезала на берег, и не было бы сейчас этой дурацкой путаницы.

— Берти, сержант за тебя беспокоится. Ему показалось, ты как-то странно себя ведешь. И он привел меня к тебе. Очень правильно сделали, Ваулз.

— Спасибо, милорд.

— Разумный, здравый поступок.

— Спасибо, милорд.

— Что мудро, то мудро.

— Спасибо, милорд.

Меня начало тошнить от них.

— Стало быть, Берти, у тебя солнечный удар?

— Никакого солнечного удара у меня нет, черт вас всех возьми.

— Мне Ваулз сказал.

— Твой Ваулз — идиот.

Сержант обиделся:

— Прошу прощения, сэр, но вы мне сами сказали, что у вас в ушах звенит, я и заключил, что у вас размягчение мозгов приключилось.

— Верно. Ты, старина, слегка не в себе, так ведь? — ласково говорил Чаффи. — Иначе бы не улегся здесь спать, согласен?

— А почему я не могу здесь спать?

Чаффи и сержант переглянулись.

— Но ведь у тебя есть спальня, дружище. Прекрасная, замечательная спальня, сам подумай. Там тебе было бы гораздо удобней.

Мы, Вустеры, быстро соображаем, что к чему. Я понял, что надо достаточно убедительно объяснить мое переселение сюда.

— У меня в спальне паук.

— Как ты сказал — паук? Красный?

— Скорее розовый.

— С длинными ногами?

— Да, ноги довольно длинные.

— И, конечно, волосатый?

— Еще какой волосатый.

Свет фонаря освещал физиономию Чаффи, и тут я заметил, что его выражение изменилось. Только что передо мной был чуткий, добрый доктор Чаффнел, встревоженный тяжелым состоянием больного, к которому его вызвали среди ночи, и вдруг он гнусно ухмыляется, встает, отводит сержанта Ваулза в сторону и выносит диагноз, из которого явствует, что он истолковал случившееся в искаженном свете.

— Не волнуйтесь, сержант, ничего страшного. Он просто надрался, как свинья.

Наверное, ему казалось, что он тактично понизил голос, но я отлично слышал каждое слово, равно как и ответ сержанта:

— Да что вы говорите, милорд!

По его голосу можно было сразу определить, что это говорит именно сержант полиции, до которого наконец-то дошло.

— В том-то все и дело. Ничего не соображает. Обратили внимание, какой у него пустой взгляд?

— Да, милорд.

— Я его не раз таким видел. Как-то раз после ужина гребцов [12] в Оксфорде он вбил себе в башку, что он — русалка, и все норовил нырнуть в университетский фонтан и играть там на арфе.

— Молодость, молодость, — снисходительно заметил сержант, проявляя широту взглядов.

— Надо отнести его в постель.

Я в ужасе вскочил и задрожал.

— Не хочу ни в какую постель!

Чаффи умиротворяющее похлопал меня по плечу:

— Ничего, Берти, все обойдется. Мы понимаем. Ясное дело, ты испугался. Огромный страшный паук. Любой испугался бы. Но больше бояться не надо. Мы с Ваулзом поднимемся к тебе в комнату и убьем его. Ваулз, вы ведь не боитесь пауков?

— Нет, милорд.

— Слышишь, Берти? Ваулз тебя защитит. Сколько пауков вы когда-то убили в Индии? Помнится, вы рассказывали.

— Девяносто шесть, милорд.

— И ведь крупные были, да?

— Огромные, милорд.

— Ну вот, видишь, Берти. Чего тут бояться? Подхватите его под руку, сержант. А я подхвачу с этой стороны. Ты сиди спокойно, Берти, мы тебя поднимем.

Вспоминая эту сцену, я думаю, что наверняка в этом месте совершил ошибку. Возможно, стоило сказать им пару ласковых, но вы ведь сами знаете, когда особенно нужно сказать пару ласковых, эти ласковые как раз и не находятся. Сержант клещами сжал мою левую руку, и все мысли улетучились. И потому, не найдя слов, я пхнул его в пузо и вырвался на свободу.

Однако в темном сарае, забитом всяким садовым хламом, на такой скорости далеко не убежишь. Можно на что угодно налететь и грохнуться. Я и налетел на лейку и упал, отвратительно шмякнувшись об пол головой, а когда сознание вновь забрезжило, обнаружилось, что меня несут сквозь летнюю ночь по направлению к коттеджу, Чаффи обхватил подмышки, сержант Ваулз держит ноги. И в таком вот тесном единении мы прошествовали сквозь парадный вход и поднялись по лестнице. В общем-то, нельзя сказать, чтобы они меня волокли, однако положение, в котором я находился, вполне могло ранить самолюбие.

Мне, впрочем, сейчас было не до самолюбия. Мы приближались к спальне, и я представлял себе, какая разразится катастрофа, когда Чаффи откроет дверь и увидит, что там внутри.

— Чаффи, — сказал я, и сказал очень серьезно, — ты в эту комнату не входи.

Но кто поймет, серьезно вы говорите или не серьезно, если голова у вас болтается чуть не у самого пола, а язык провалился в гортань. Словом, я издал какое-то бульканье, и Чаффи истолковал его совсем в другом смысле.

— Да, да, понимаю, — сказал он. — Ты уж чуть-чуть потерпи. Сейчас мы уложим тебя в постельку.

Я счел его манеру оскорбительной и хотел ему об этом заявить, но вдруг от изумления и вовсе лишился дара речи — в прямом, а не переносном смысле слова. Носильщики неожиданно вскинули меня и бросили на кровать, где оказалось лишь одеяло и подушка. Барышня в лиловой пижаме испарилась.

Я лежал и раздумывал. Чаффи нашел свечу и засветил ее, теперь можно было и осмотреться.

Полина Стоукер исчезла без следа, море смыло даже обломки кораблекрушения [13], как выразился однажды Дживс.

Странно, до чертиков странно.

Чаффи прощался со своим помощником:

— Спасибо, сержант. Теперь я сам справлюсь.

— Смотрите, милорд, а то я останусь.

— Нет-нет, не надо. Он сейчас, по обыкновению, заснет.

— Тогда я и в самом деле пойду, милорд. Поздновато уже.

— Да, конечно, ступайте. Доброй ночи.