Дживс, вы — гений! - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 42

— Я планировал его купить, потому что меня попросил Глоссоп, — объяснил папаша Стоукер. — Но сейчас я так на этого типа зол, что не купил бы ему газетный киоск, сколько бы он у меня в ногах ни валялся.

Я счел необходимым высказать свое мнение:

— Папаша Глоссоп совсем неплохой малый. Я ему симпатизирую.

— Вот и симпатизируйте на здоровье.

— Знаете, что меня к нему расположило? То, как он вчера вечером разобрался с этим малявкой Сибери. Очень правильно подошел к делу, я считаю.

Стоукер уставился на меня левым глазом, правый уже давно закрылся, точно уставший за день цветок. Нельзя было не отдать должное Бринкли, видно, он отличный стрелок, если поразил его с такой ювелирной точностью. Не так-то просто попасть человеку в глаз картофелиной с дальнего расстояния. Уж я-то знаю, не раз пытался. Тут нужна необыкновенная ловкость рук, потому что картофелина имеет неправильную форму, со всякими буграми и выпуклостями, очень неудобно целиться.

— Что вы такое сказали? Глоссоп поколотил мальчишку?

— Всю душу вложил, говорят.

— Провались я на этом месте!

Может быть, вам доводилось видеть такие фильмы, где закоренелый преступник вдруг слышит песенку, которую его мать певала ему в колыбели, потом показывают крупным планом, как преображается его лицо, и он тут же кидается делать добрые дела всем встречным и поперечным. Уж очень это все как-то неожиданно, казалось мне, но даю вам честное слово: подобные душевные просветления и в самом деле случаются, причем в мгновение ока. Сейчас, прямо у нас на глазах, оно происходило с папашей Стоукером.

Только что перед нами был кремень, нержавеющая сталь, и вдруг все это почти очеловечилось. Он глядел на меня и молчал. Потом облизал губы.

— Вы правду сказали, что Глоссоп его отлупил? Я не ослышался?

— Лично я при этом не присутствовал, но мне рассказывал Дживс, а Дживс слышал от горничной Мэри, а горчичная Мэри видела собственными глазами. Он вложил мальчишке ума — кажется, щеткой для волос.

— Ах ты черт!

У Полины глаза снова заблестели. Надежда явно ожила. Не исключено, что она даже захлопала в ладоши, радуясь как ребенок.

— Вот видишь, папа. Ты был к нему несправедлив, на самом деле он прекрасный человек. Ты должен пойти к нему и извиниться за то, что обидел его, и сказать, что покупаешь замок.

Ну зачем, зачем эта дурочка рванула напролом, это была большая ошибка. Там, где требуется тонкость и такт девицы обязательно все испортят. Дживс вам объяснит что в таких случаях надо изучить психологию индивидуума, а психология папаши Стоукера понятна и ежу. Ежу, естественно, но не ежихе. Если таким, как он, вдруг покажется, что родные и близкие хотят оказать на них давление, они тут же взбрыкивают. В Писании про них сказано, что, когда их гонят прочь, они приходят, а когда зовут, они уходят; одним словом, если на двери написано: «От себя», он обязательно дернет ее к себе.

Я оказался прав. Если бы папашу Стоукера оставили в покое, он буквально через полминуты принялся бы вальсировать по комнате и разбрасывать из шляпы розы. Совсем немного — и нам явилось бы воплощение лучезарной доброты, а он вдруг возьми и оледеней, единственный глаз налился злобным упрямством. Спесивому самодуру пришлось не по нраву, что от него чего-то требуют.

— И не подумаю!

— Ну что ты, папа!

— Как ты посмела мне указывать, что я должен делать, а чего не должен?

— Я и не думала ничего указывать.

— Думала, не думала — теперь это неважно.

Дело приняло нежелательный оборот. Папаша Стоукер издавал рыкающие звуки, точно сумрачный бульдог. У Полины был такой вид, будто ей нанесли короткий удар в солнечное сплетение. Чаффи, судя по его выражению, еще не оправился от обиды, нанесенной ему сравнением с лордом Вотвотли. Что касается меня, я считал, что спасти положение может только своевременное выступление дипломата-златоуста, но если ты знаешь про себя, что ты не дипломат и не златоуст, то лучше помалкивать, и потому я молчал.

Так что воцарилась тишина, и эта тишина длилась себе и длилась, становясь все более гнетущей, но вдруг раздался стук в дверь и в комнате возник Дживс.

— Прошу прощения, сэр, — произнес он, переместившись как бы по воздуху к папаше Стоукеру и предлагая ему конверт на подносе. — Эту телеграмму только что принес с вашей яхты один из матросов, она была получена сегодня утром вскоре после вашего ухода. Капитан судна, полагая, что в ней могут содержаться срочные сообщения, дал ему указание доставить телеграмму сюда в дом. Я принял ее возле людской двери и поспешил сюда, дабы вручить вам лично.

До чего же прекрасно он все это изложил, прямо как в увлекательнейшем детективном романе, где напряжение шаг за шагом нагнетается, интрига закручивается и закручивается все изощреннее, и вот наконец наступает кульминация. Думаете, у папаши Стоукера захватило дух от волнения? Ничего подобного, он недовольно заворчал:

— То есть мне пришла телеграмма.

— Да, сэр.

— Так бы, черт возьми, сразу и сказали, а то развели турусы на колесах, никак остановиться не можете, будто в опере поете. Давайте.

Дживс со сдержанным достоинством передал ему послание и удалился, унося поднос. Стоукер принялся вскрывать конверт.

— Я этому Глоссопу в жизни ничего подобного не скажу, — объявил он, возвращаясь к прерванной дискуссии. — Если он сам пожелает прийти ко мне и извиниться, я, может быть, и…

Он издал звук, похожий на писк игрушечного надувного утенка, когда из него выходит воздух, и умолк. Челюсть отпала, он глядел на телеграмму с таким выражением, как будто вдруг обнаружил, что гладит тарантула. Потом с его уст сорвались слова, которые даже в наше распущенное время я считаю решительно неподходящими для дамского слуха.

Полина порхнула к нему с такой нежной дочерней заботливостью, чело истерзано страданием и скорбью [24].

— Папа, что случилось?

Старик с шумом хватал ртом воздух.

— Дождались!

— Да чего дождались-то?

— Чего? Ты спрашиваешь, чего? — Чаффи вздрогнул. — Сейчас объясню. Родственники решили опротестовать завещание Джорджа.

— Не может быть!

— Еще как может. Прочти сама.

Полина вникла в документ, потом растерянно подняла глаза.

— Но если им это удастся, плакали наши пятьдесят миллионов.

— Еще бы не плакали.

— У нас не останется ни цента.

Чаффи дернулся и ожил.

— Повтори! Ты хочешь сказать, вы потеряли все свои деньги?

— Похоже на то.

— Отлично! — вскричал Чаффи. — Великолепно! Грандиозно! Потрясающе! Гениально! Чудесно!

Полина вроде как подпрыгнула.

— Слушай, а ведь и правда!

— Еще бы! У меня ни гроша, у тебя ни гроша. Давай прямо сейчас, не теряя ни минуты, поженимся.

— Давай!

— Ну вот, теперь все встало на свои места. Теперь никто не будет сравнивать меня с лордом Вотвотли.

— Пусть только посмеют!

— После такого известия лорд Вотвотли сразу бы испарился.

— Не сомневаюсь. Только пятки бы сверкали.

— Но это же колоссально!

— Просто чудо какое-то!

— Никогда в жизни мне еще так не везло.

— И мне.

— И главное — в ту самую минуту!

— Именно!

— Потрясающе!

— Гениально!

От их искреннего юного ликованья у папаши Стоукера перекосилась физиономия, будто чирей на скуле вскочил.

— Да прекратите вы этот позорный детский лепет и послушайте, что я скажу. Вы что, совсем спятили? Какую чушь ты несешь — мы потеряли все свои деньги. По-твоему, я буду сидеть сложа руки и не подам апелляцию? У них нет ни малейшего шанса. Старина Джордж был так же нормален, как я, это засвидетельствует мой друг сэр Родерик Глоссоп, величайшее светило английской психиатрии.

— Никакой он тебе не друг.

— Стоит ему только появиться в суде, и все, что они состряпают, лопнет как мыльный пузырь.

— Не будет сэр Родерик свидетельствовать в твою пользу, ведь ты поссорился с ним.