Сэм стремительный - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 25

15. Посетители «Мон-Репо»

Сэм готовился отбыть в редакцию, когда появилась его посетительница. Собственно, он и открыл ей дверь.

— Мистер Шоттер?

— Да, — сказал Сэм. Увидев миссис Моллой, он удивился. Он никак не ждал гостей на столь ранней стадии своего водворения в доме. Это, решил он, пригородный вариант обычая провинциальных помещиков первыми наносить визит тем, кто только поселился в их краях. Под впечатлением шляпы он счел, что Долли принадлежит к старинной аристократии Вэлли-Фидцз. Некоторая вызывающая бойкость ее осанки не позволила заподозрить ее в собирании пожертвований на какое-нибудь благое дело. — Вы не войдете?

— Благодарю вас. Большое спасибо. Вашу фамилию я узнала от агента по недвижимости.

— Корнелиуса.

— От хрыча с полным набором седых волосьев. Знаете, кто-нибудь должен бы сообщить этому мальчику о чудесном изобретении Жилетта, безопасной бритве.

Сэм согласился, что это, вероятно, было бы в интересах общества, но пересмотрел свои идеи о старинной аристократии.

— Боюсь, тут порядочный хаос, — сказал он виновато, направляясь с ней в гостиную. — Я только-только въехал.

Посетительница ответила, что, по ее мнению, тут все очень даже миленько.

— Да и вообще мне кажется, я эту берлогу наизусть знаю, — сказала она. — Я столько про нее наслышалась от старика папика.

— По-моему, я не имею чести быть знакомым с мистером Паппиком.

— От моего отца, хотела я сказать. Он жил тут еще совсем крохой.

— Неужели? А я было принял вас за американку.

— Я американка и есть, и не слушайте, если вам кто иначе скажет.

— Не буду.

— Все сто процентов. Это про меня. Сэм кивнул.

— «Послушай, ты видишь при свете ранней зари?» — сказал он благоговейно.

— «То, что так гордо…» Ну не могу запомнить больше, и все!

— «Никто, — напомнил ей Сэм, — не знает слова, лишь аргентинцы…»

— «…португальцы и греки». — Дама просияла. — Да вы же тоже американец, скажете нет?

— Моя мать была американка.

— Вот и чудесно. Папик в восторг придет.

— А ваш отец тоже собирается зайти сюда?

— Еще бы! Неужто вы думаете, что я одна захожу к незнакомым джентльменам? — кокетливо осведомилась дама. — Но, слушайте! Если вы американец, значит, наше дело в шляпе, потому что только у нас, у американцев, настоящей чувствительности хоть отбавляй. Верно?

— Я что-то не понял. Почему вы хотите, чтобы я был чувствительным?

— Папик все объяснит, когда подъедет. Вообще, не понимаю, где его носит. Я никак не думала, что приеду сюда раньше. — Она поглядела по сторонам. — А как-то чудно думать, что папик в этой самой комнате играл, когда был крохой.

— Так, значит, ваш отец был тогда англичанином?

— Родился в Англии… родился здесь… родился в этом самом доме. Нет, только подумать, что папик играл во все эти детские игры в этой самой комнате!

Сэму захотелось, чтобы она прекратила это. От ее болтовни комната обретала что-то зловещее. В ней словно завелось странное существо с пожилым лицом, но в детском костюмчике. И это впечатление было настолько сильным, что когда дама вдруг вскричала: «Вот и папик!» — Сэму померещилось, что из-за дивана резво выпрыгивает бородатый старец в бархатной курточке с кружевным воротником и бархатных штанишках маленького лорда Фаунтлероя.

Но тут он заметил, что его посетительница глядит в окно, и, проследив ее взгляд, обнаружил на ступеньках крыльца джентльмена самой величественной осанки.

— Пойду впущу его, — сказал Сэм.

— А вы тут один живете? — спросила дама, и Сэму почудился в ее тоне живой интерес.

— Нет-нет. У меня есть слуга. Но сейчас он где-то чем-то занят.

— Ах так, — сказала она с разочарованием.

В окно Сэм успел увидеть, так сказать, лишь эскиз новоприбывшего и рассмотрел его, только когда открыл дверь. А рассмотрев, немного растерялся. Всегда возникает странное ощущение, когда видишь знакомое лицо, а не неизвестное тебе, как ты ожидал. Это был тот самый мужчина, которого он заметил в баре днем, когда повстречался с Фаршем на Флит-стрит.

— Мистер Шоттер?

— Да.

Сэму показалось, что человек этот сильно постарел с тех пор, как он видел его в последний раз. Дело было в том, что, серебря себе виски, мистер Моллой несколько перестарался. Тем не менее, хоть и удрученный годами, выглядел он благодушным, добрым, кристально честным индивидом.

— Моя фамилия Ганн, мистер Шоттер. Томас Г. Ганн.

Сначала мистер Моллой намеревался — ибо был художником и любил делать все так, чтобы (по его выражению) комар носа не подточил, — взять для этой встречи псевдоним Дж. Фелкин Хаггенбаккер, имя, на его критический взгляд, наиболее подходящее для сентиментального миллионера, разбогатевшего в Питтсбурге, а теперь навещающего приют своего золотого детства. Но Долли наложила на этот проект категорическое вето, объявив, что не собирается тратить часы своей жизни на никому не нужную зубрежку.

— Вы не войдете? — пригласил Сэм и посторонился, открывая дорогу посетителю и ломая голову, где он в первый раз видел этого человека. Его раздражало, что он забыл физиономию и личность, хотя они явно относились к категории незабываемых.

Все еще размышляя над этим, он проводил мистера Ганна в гостиную.

— А, вот и ты, папик, — сказала дама. — Знаешь, папик, до чего здорово? Мистер Шоттер — американец!

Честные глаза мистера Ганна радостно засветились.

— А! В таком случае, мистер Шоттер, вы человек, открытый чувствам. И вы поймете. Вы не сочтете странным, что человек всю жизнь томился тоской по месту, где родился.

— Вовсе нет, — вежливо ответил Сэм и не стал напоминать своему гостю, что чувство это, весьма похвальное, разделяют с ним практически все самые известные среди американских авторов популярных песен.

— Ну, вот что я чувствую, мистер Шоттер, — с добродушной прямолинейностью сообщил мистер Ганн, — и не стыжусь признаться в этом. Этот дом мне очень дорог. Я в нем родился.

— Да, мисс Ганн мне говорила.

— А, она вам говорила? Да, мистер Шоттер, я человек, который навидался людей и городов. Я жил в лачугах бедняков. И поднялся, если мне позволено так сказать, столь высоко, что встречаю теплый прием во дворцах богачей. Но никогда, беден ли я был или богат, из моей памяти не изглаживалось это место и освящающие его воспоминания детства.

Он умолк. На последних словах его голос дрогнул и перешел в шепот, а теперь он резко обернулся и отошел к окну. На мгновение его плечи многозначительно затряслись, а тишину комнаты нарушил звук, смахивающий на подавленное рыдание. Но секунду спустя он вновь обернулся прежним закаленным энергичным Дж. Фелкином Хаггенбаккером, а вернее — Томасом Г.Ганном, которого очень уважали и, может быть, слегка побаивались в питтсбургском клубе «Ротари».

— Ну, не стану отнимать у вас время, мистер Шоттер. Вы, без сомнения, занятой человек. Позвольте мне быть кратким. Мистер Шоттер, мне нужен этот дом.

— Что? — сказал Сэм. — Что вам нужно?

Он был совсем сбит с толку, так как не ожидал, что вдруг попадет в бешеный водоворот деловых переговоров.

— Да, сэр, мне нужен этот дом. И позвольте сказать вам, деньги — не препятствие. Денег у меня много. — Небрежным жестом он отмахнулся от денег. — У меня есть мои прихоти, и я могу их оплачивать. Сколько вы хотите за дом, мистер Шоттер?

Сэм почувствовал, что ему надо сохранять голову ясной. Он не собирался продавать хоть за все золото Питтсбурга дом, который, во-первых, ему не принадлежал, а во-вторых, соседствовал с домом Кей Деррик.

— Мне очень жаль… — начал он.

Мистер Ганн остановил его, извиняюще подняв ладонь.

— Я был слишком нетерпелив, — сказал он. — Чересчур поторопился. Моя дурная привычка. Когда я искал золото в Неваде, ребята меня прозвали Ганн-Скорострел. Мне следовало бы изложить мое положение яснее.

— Я вполне понимаю ваше положение.