Тысяча благодарностей, Дживс - Вудхаус Пэлем Грэнвил. Страница 31

Голос был совершенно прав. Он как в воду глядел. Первым, что я увидел, открыв дверь, был спящий на кровати Л. П. Ранкл, и с обычным для меня проворством я сообразил, что произошло. После того, как старая прародительница попыталась взять его за жабры в саду, он, вероятно, решил, что гамак посреди лужайки, открытый для приступа с любой стороны, - не слишком удобное место для человека, стремящегося к покою и уединению, и что обрести их он сможет только в своей спальне. Туда-то, соответственно, он и направил свои стопы. Voila tout [Вот и все (фр.)], скажет тот, кто изучал французский.

Увидев этого спящего красавца, я, конечно, был поражен весьма неприятно, до того неприятно, что мое сердце яростно стукнулось о передние зубы, но лишь какая-то секунда потребовалась мне, чтобы достойно встретить то, что Дживс называет интеллектуальным вызовом момента. В кругах, где я вращаюсь, едва ли не все признают, что, хотя Бертрам Вустер не застрахован от нокдауна, нокаутировать его невозможно и, если дать ему время собраться с мыслями и унять головокружение, имеются все шансы на то, чтобы он, как сказал поэт, "ступив на прежнего себя, поднялся в высшие пределы" [Цитата из поэмы А. Теннисона "In Memoriam"]; так произошло и теперь. Я предпочел бы, конечно, действовать в комнате, совершенно свободной от присутствия Л. П. Ранкла, но я рассудил, что, поскольку он спит, препятствий к исполнению задуманного нет. Нужно только действовать абсолютно бесшумно. Так я и действовал - скорее подобно призраку пли духу, нежели полноправному члену "Клуба шалопаев" - но лишь до тех пор, пока комната не огласилась внезапным диким воплем, какой может испустить кугуар или снежный барс, ударившись чувствительным местом об острый камень, и тогда я понял, что наступил на кота Огастуса, который все время шел за мной по пятам, ошибочно полагая, что я ношу в карманах копченую селедку и в любой момент могу приступить к выдаче.

В обычных обстоятельствах я поспешил бы принести животному свои извинения и постарался бы, почесывая его за ушком, унять боль в его раненой душе; но тут Л. П. Ранкл сел в кровати, громко зевнул, протер глаза, неприязненно устремил их на меня и поинтересовался, что я, черт подери, забыл в его спальне.

Дать ответ было нелегко. Ничто в наших отношениях с тех самых пор, как мы впервые замаячили в поле зрения друг друга, не давало повода предположить, что я пришел поправить ему подушку или предложить выпить чего-нибудь холодненького; поэтому я не стал выдвигать таких версий. Я подумал о том, как права была прародительница, предсказывая, что, разбуженный внезапно, он будет зол. Действительно, вид его говорил о том, что он питает очень мало нежных чувств к человечеству в целом и особенно неприязненно относится к Вустерам. Даже Спод не смог бы выразить своего отвращения к ним нагляднее.

Я решил проверить, как на него подействует обходительность. В случае с Медяком она дала неплохие результаты, и кто знает - может быть, с ее помощью удастся разрядить обстановку и сейчас.

- Прошу прошения, - сказал я с чарующей улыбкой. - Боюсь, я вас разбудил.

- Вот именно, что разбудили. И перестаньте лыбиться, как полоумная обезьяна.

- Конечно-конечно, - отозвался я, убирая с лица чарующую улыбку. Она сошла очень легко. - Я понимаю ваше раздражение. Но я достоин скорее жалости, нежели порицания. Я нечаянно наступил на лапу.

По его лицу распространилось выражение тревоги. Ширь его лица была необъятна, но тревога распространилась во всю эту ширь.

- На шляпу? - крикнул он с дрожью в голосе, и я понял, что он испугался за благополучие своей панамы с розовой лентой.

Я немедленно успокоил его.

- Не на шляпу. На лапу.

- На какую еще лапу?

- На лапу кота. Вы с ним еще не познакомились? Его зовут Огастус, можно Гас краткости ради. Мы с ним дружим еще с тех пор, как он был котенком. По-видимому, он вошел сюда следом за мной.

Этот не самый удачный мой словесный ход вернул его к первоначальной теме.

- А вы что, черт подери, тут забыли?

Человек не столь закаленный, как Бертрам Вустер, стал бы в тупик, и я не постыжусь признаться, что на пару мгновений стал в него тоже. Однако, переминаясь с ноги на ногу и переплетая пальцы, я вдруг увидел на столике фотоаппарат, и на меня накатило вдохновение. На Шекспира, Бернса и даже Оливера Уэнделла Холмса оно, вероятно, накатывало постоянно, но со мной это случалось не так часто. В тот раз это было впервые за несколько недель.

- Тетя Далия послала меня спросить вас, не согласитесь ли вы сделать несколько фотографий - дом, хозяйка и все такое, - чтобы она могла разглядывать их долгими зимними вечерами. Вы ведь знаете, какими долгими бывают зимние вечера в наши дни.

Едва сказав это, я задумался, не обмануло ли меня вдохновение. Ведь этот человек только что провел переговоры со старой прародительницей, которые, в отличие от переговоров между главами государств, прошли отнюдь не в атмосфере полного взаимопонимания, и ему должно показаться странным, что почти сразу же после их завершения она обращается к нему с просьбой о фотографировании. Но все сошло гладко. Он явно воспринял ее просьбу как некий жест примирения. И отозвался живо и с воодушевлением.

- Сейчас спущусь, - сказал он. - Передайте ей, что я сейчас спущусь.

Я спрятал супницу у себя в спальне, запер дверь и вернулся к престарелой родственнице. Она разговаривала с Дживсом. При моем появлении на ее лице выразилось облегчение.

- А, вот и ты наконец, мой прекрасный поскакун Берти. Хорошо, что ты не пошел в спальню Ранкла. Дживс говорит, что Сеппингс встретил Ранкла на лестнице и тот попросил через полчаса принести ему чашку чаю. Сказал, что ляжет соснуть. Ты мог налететь прямо на него.

Я засмеялся глухим безрадостным смехом.

- Поздно, старая прародительница. Я на него налетел.

- Он что, был там?

- Собственной персоной.

- И как ты вышел из положения?

- Сказал ему, что вы просите его спуститься и сделать несколько снимков.

- Быстро соображаешь.

- Я всегда соображаю молниеносно.

- Он поверил?

- Как будто да. Сказал, сейчас спустится.

- Улыбки моей ему не видать.

Возможно, я попросил бы ее смягчить это жесткое решение и обнажить хотя бы краешки передних зубов, перед тем как Ранкл нажмет на кнопку; однако, пока она говорила, мои мысли приняли другое направление. Возник внезапный вопрос: что его задерживает? Он же сказал, что сейчас спустится. Но прошло довольно много времени, а Ранкла как не было, так и нет. Я уже лелеял мысль о том, что в такой теплый день человека его комплекции может хватить какой-нибудь удар, но тут на лестнице послышался тяжелый топот, и он, наконец, предстал перед нами.

Но это был другой Л. П. Ранкл, совсем не тот человек, который пообещал мне, что скоро придет в гостиную. Тогда он был весь солнечный и лучащийся а как же, фотограф-любитель, который не только предвкушает, как будет сейчас отравлять людям жизнь своим фотографированием, но еще и прямо об этом попрошен, что для фотографа-любителя - редкий праздник. Теперь же он был холодный и тугой, как крутое яйцо на пикнике, и глядел на меня с такой ненавистью, словно я и впрямь наступил на его панаму.

- Миссис Траверс!

Это прозвучало так громко и призывно, что напомнило крик уличного торговца, пытающегося привлечь внимание покупателей к апельсинам-королькам и брюссельской капусте. Я увидел, как выпрямилась прародительница, и понял, что сейчас она войдет в роль великосветской дамы. Вышеуказанная родственница, в обычных обстоятельствах столь добродушная и свойская, могла при необходимости мгновенно превратиться в точную копию герцогини былых времен и сделать из любого нижестоящего мокрое место, для чего, добавлю, ей не требовалось даже лорнета - достаточно было простого взгляда. Вероятно, девиц ее поколения учили этому в пансионах.

- Я попросила бы вас не орать на меня, мистер Ранкл. Я не глухая. В чем дело?

Аристократическая льдистость ее тона была такова, что у меня мороз пробежал по коже, но Л. П. Ранкл был субъект из морозоустойчивых. Он извинился за крик, но сделал это кратко и без подлинного раскаяния. А затем перешел к ответу на заданный ему вопрос, с видимым усилием принуждая себя изъясняться тихо. Пусть он не ворковал, как голубок, но, по крайней мере, не повышал голоса.