Побежденное одиночество - Вудс Шерил. Страница 6

– Когда? – спросила она с подозрением.

– В пятницу.

Ее глаза расширились, и Коул заметил, что они снова приобрели все тот же завораживающий, хотя и пугающий синевато-серый оттенок. Он напомнил Коулу цвет бушующего моря в пасмурный день. Он спросил себя, знает ли она, как эти прекрасные глаза отражают ее настроение... Сейчас, например, он понял по их грозовому оттенку, что надвигаются неприятности.

– В пятницу? – словно не веря, переспросила она. – И что же вы делали с того времени? Или тоже женились на этих выходных?

Она держала кофе слишком близко к его голове, и у него возникло ощущение, что одно его неверное слово – и его обольют обжигающей жидкостью. Даже если он выразится вполне дипломатично, это все равно может положить конец его сладострастным помыслам... И он виновато кашлянул.

– На самом деле я пытался найти причину отказа компьютера.

– Значит, вы оставили своего сына с совершенно незнакомым человеком и развлекались с компьютером, который был абсолютно исправен? – глаза Эшли смотрели пристально и недоверчиво. – Вы что, сумасшедший?

– В целях самозащиты позвольте мне напомнить: я не сомневался, что Кельвин с Рори.

– Пусть так, но вы даже не попытались позвонить и проверить это! – тоном обвинителя воскликнула она. – Он мог бы заболеть. С детьми случается всякое, вы знаете.

– Рори хорошо знает, как меня найти. Она в упор смотрела на него.

– Все равно, вы должны были позвонить. Вы – отец Кельвина. Вы что, хотите, чтобы он подумал, что вы тоже покинули его?

Коул почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Она была права, и это задело его. Кельвин был всего лишь маленьким мальчиком, но уже натерпелся от рук невнимательных взрослых больше, чем следовало бы любому ребенку. Он казался уравновешенным, но это не значило, что так и было на самом деле. Ведь психологические травмы не проходят бесследно для ребенка, и хотя долго ничем не выдают себя, но выжидают момент, чтобы превратить его в «трудного».

– Кто сделал вас экспертом по детям? – мстительно и резко спросил он, не замечая, какой неожиданно разрушительный эффект произвели эти слова. Он обвел квартиру широким жестом и съязвил:

– Что-то я не слышу здесь топота маленьких ножек...

– Да как вы смеете?! Я провела целые выходные в заботе о вашем сыне, а у вас хватает наглости приходить и оскорблять меня! Может быть, я и не была лучшей мачехой в мире, но я старалась! Один Бог знает, как я старалась... – она яростно смахнула слезу, покатившуюся по щеке. Ее глаза ярко сверкнули. – По крайней мере, я всегда знала, где были мои дети!

Коула удивило, сколько ярости и боли было в ее голосе. Очевидно, он задел в ее душе струны, не имевшие отношения к предмету разговора. Что бы там ни было, он понял, что наступает неподходящий момент для развития этой темы. И Коул поднял руки вверх, сдаваясь, а затем нервно провел пятерней по и так уже взъерошенным желто-коричневым волосам.

– Извините... Вы правы, – согласился он. – Мне следовало проверить... Но разве с вами не случалось, что какая-то работа поглощала вас так, что остальной мир просто исчезал? – Он с надеждой взглянул на Эшли и заметил, что она все еще смотрит на него настороженно. И он продолжал объяснять, хотя и не был уверен, что это так уж нужно. – Не то чтобы тебе становилось все равно... Просто то, чем ты занимался в данный момент, требовало всей энергии... Она налила кофе в его чашку, поставила кофейник на плиту и уселась напротив. Внезапно он ощутил небольшую перемену в ее настроении. Ее глаза стали блестящими заинтересованными. В них опять возникло интригующее серебристое свечение.

– У вас всегда так с компьютерами?

– Всегда, – признался он. – С того самого момента, как я начал работать с ними, они покорили меня своими практически безграничными возможностями. И я захотел изучить каждую...

– Кажется, я понимаю это, – она серьезно смотрела на него. – Я ничего не знаю о компьютерах, но веду себя так же, когда нахожусь в студии. Ничто тогда не имеет значения для меня... кроме того, конечно, что я снимаю. Мне хочется, чтобы актеры играли настолько натурально, что зритель никогда бы и не заподозрил, что смотрит не документальный фильм. Мне хочется, чтобы все было исключительно правдиво...

Коул усмехнулся, столько страсти было в ее голосе. Он почти ничего не знал о съемке фильмов, но знал все о том энтузиазме, той всепоглощающей страсти к работе, которая преследует тебя, как ревнивая любовница.

Только Кельвин мог оторвать его от того мира. Кельвин мог оказать на него тогда такое влияние, какое не оказывало ни одно другое человеческое существо, включая его бывшую жену. Наблюдать за его ростом, радостно отмечая его быстро увеличивающийся словарный запас, – все это захватывало Коула даже больше, чем таинство компьютерного мозга. Когда Коул был е ним, ребенок поглощал все его внимание.

К несчастью, он не часто имел возможность быть с ним. Рори и миссис Гаррисон, приходящая домработница, как-то заполняли пустоту в жизни мальчика, но все-таки это была неравноценная замена, и иногда поздно ночью Коул мучился чувством вины и клялся себе, что он станет лучше. Но утром находилось что-нибудь новое, что отвлекало его внимание, и Кельвина опять отводила в его игровую группу миссис Гаррисон или его забрасывали на съемочную площадку к Рори снимать новый ролик.

Раздумья о Кельвине навели Коула на мысль о том, что в квартире слишком тихо. Кельвин был шумным и восторженным мальчиком с того момента, как открывал свои яркие глаза утром, и до того, как закрывал их, обычно на середине второй страницы сказки перед сном. Даже когда он был полностью занят раскраской и цветными карандашами, он радостно болтал, наслаждаясь звуками собственного голоса.

– Я думаю, мне лучше сходить проверить, чем занят Кельвин, – вдруг поспешно сказал он.

– Почему? Он же ведет себя хорошо. Что такого с ним может случиться?

– Вы говорили что-то о приемных детях, но ведь вы не провели много времени с детьми, верно?

– Ну, не много, но...

– Никаких но, – сказал он, выходя. – Тишина обычно предвещает неприятности.

– Вы думаете, он заболел? – с беспокойством спросила она. – Я уверена, что с ним было все в порядке, когда он встал с постели.

– Нет, он просто занят чем-то недозволенным, прекрасно понимая своей умной головой, что это очень, очень плохо.

– О... – пробормотала Эшли, широко распахнув глаза и едва поспевая за широкими шагами Коула. Она была сейчас благодарна Богу за мир и покой, компанию взрослого человека, и ей как-то не приходило в голову, что спокойствие может быть каким-нибудь необычным. И это только доказывало отсутствие у нее достаточного опыта общения с детьми.

В гостиной не было никаких признаков пребывания Кельвина, хотя весь пол был усеян смятыми страницами из журналов. Скользящая балконная дверь прочно сидела на своем месте, Эшли отметила это с облегчением.

Странная и совершенно неуместная дрожь пробежала по ее спине, когда она шла за Коулом в спальню. Гнездо из подушек, которое она использовала как временную постель для Кельвина, было пусто, так же как и ее кровать. С легким смущением она заметила, что украшенные цветочным орнаментом простыни и гармонирующее с ними покрывало были все еще разбросаны в беспорядке, как и утром, когда она сбросила их и побежала в ванную, чего потребовал разбудивший ее Кельвин.

Ванная казалась уже единственным местом, где он мог быть. Она даже слышала, как он счастливо болтает, но намного более приглушенным тоном, чем его обычные стереофонические вопли.

Коул рывком открыл дверь ванной и застыл на месте. Она увидела его искаженное ужасом отражение в зеркале и посмотрела через него. Кельвин был в мазках помады с головы до ног, но не это повергло в ужас его отца: в руке у малыша была пара ножниц и он с удовольствием отрезал у себя пряди волос. То, что от них осталось, торчало в разные стороны диковинными маленькими островками, что напомнило ей об одной рок-звезде с ее решительным и быстрым парикмахером.