Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна. Страница 19

Маринка бросила трубку… Я же посидела, посидела, размышляя, подтянула поближе к себе справочник и сыскала номер отделения милиции, «отвечающего» за Арбат, набрала номер дежурного, попросила дать телефон следователя, который ведет дело об убийстве во дворе антикварного магазина «Люпина».

— А вы кто такая?

— Я? Я его жена, Марина Васильевна…

— Записывайте номер… Фамилия Рогов.

Разговор с Роговым получился какой-то вялотекущий. Молодой приятный голос на все мои вопросы отвечал тотчас, но безо всякого живого выражения и все как бы через «не могу». Так что узнала я в конечном счете то, что мне было и без того известно: «Ни о чем конкретном ещё говорить не приходится»… «пока взяты первые показания…», «есть основания для версии, что муж ваш сам вышел во двор, возможно, его позвали, возможно, ему не понравилась цена, предложенная оценщиком, и кто-то предложил ему большую, для чего следовало выйти во двор… возможно, он сам вышел покурить, подумать, прикинуть…»

— Свидетелей убийства нет?

— Пока нет… Будем надеяться, что что-то прояснится… Например, где-то всплывет ваза…

— Будем! — подбодрила я его. — Но у вас, наверняка, и «готовых» убийц хватает, со свидетелями… Не надо искать, напрягаться…

Он не оценил моей иронии, отозвался с готовностью и даже благодарностью:

— Точно! И «готовых», и «висяков»! отдыхать некогда! Кругом бегом!

Как ни странно, он меня подзадорил. Я вытащила треклятое Маринкино завещание, уточнила, где, собственно, искать треклятую дачу, когда-то принадлежавшую Мордвиновой, позвонила туда-сюда и… принялась переодеваться по-походному. Ну так, чтобы сойти за среднестатистическую дачницу. Черные очки, конечно, никого не должны были удивить в столь солнечный день. А кепарик с козырьком — самое оно… Ну и сумка полиэтиленовая в самый раз — намек, что не праздная девица, а чего-то несет полезное из одного места в другое… Хотела, было, позвать с собой Митьку, но чего парня от дела отрывать… Я ведь, чистый гуманитарий, издавна невольно благоговела перед теми, кто на ты с физикой-математикой.. Но он мое замешательство у порога заметил:

— Куда собралась? По грибы, что ли? Рановато, вроде…

— Не отвлекайся на пустяки окружающей жизни! Вымучивай «отл»! когда потребуешься — позову!

Мне повезло — в электричке нашлось местечко, и я проехала необходимые тридцать минут сидя, читая свою газетку «Сегодня-завтра», невольно освежая в памяти лица своих коллег, редактора Макарыча, проблему со спонсорами и необходимость уже завтра явиться на свое рабочее место, так как бюллетень кончился, иссяк…

Дача Мордвиновой располагалась на улице Сосновой, почти параллельно железной дороге. Следовало только перейти шоссе и повернуть вправо. Здесь, действительно, стеной стояли сосны и шумели высоким, важным шумом. К дому номер двенадцать вела особая гравийная дорожка, вполне удобная для пешеходов и машин. Но седьмое или восьмое чувство подсказало мне не высовываться, пренебречь удобствами и пойти еле заметной тропкой между кустами. Эта тропка привела меня к высокому дощатому забору, на котором белела нужная цифра «12». За забором, едва приблизилась, раздалось глухое рычание. Вздрогнула, но не бросилась наутек. Забор внушал доверие своей основательностью. Только вот поиски хоть какой щелочки в нем оказались бесполезны. Пришлось, трепеща от страха, под близкое утробное рычание, видно, немалой псины, пройти вдоль высоко поставленных плашек, пока не нашлась-таки узенькая, еле приметная полосочка пустоты между двумя досками. Привстала на цыпочки, затаила дыхание… ведь вот сейчас, сию минуточку я своими глазами увижу роскошную дачу Мордвиновой, из-за которой, судя по всему, что вполне-вполне возможно, сожгли её и убили Павла…

Увиденное почти лишило меня дыхания. Даже пес умолк, видимо, почувствовав, что я как бы умерла. Нечто подобное происходит с человеком, купившим кило свежих яблок с розовыми щечками. Каково же его изумление, когда эти яблоки он высыпал на стол и обнаружил, что все они сгнившие изнутри… Обидно ж как!

То, что я углядела за добротным, не очень давно поставленным забором, было всем, но только не великолепной дачей. Хотя, вероятно, когда-то в тридцатые годы этот одноэтажный дом из бревен с застекленной верандой и гляделся теремом. Но время скособочило его в одну сторону, веранду — в другую. А если принять во внимание, что с близкого шоссе несется, не умолкая, тяжелый гул грузовых машин, то картинка получается и вовсе скучная. И как поверить, будто из-за этой вот полуразвалюхи вблизи гудящего шоссе убиты двое, если не трое, если взять во внимание женщину-гардеробщицу, сшибленную машиной…

Только чуть позже я обнаружила, что на крыльце сидит худая старуха в тапках на босых ногах и быстро вяжет что-то желтое, бормоча себе под нос. А чуть в сторонке, поблескивая на солнце кузовом, стоит знакомый мне серый пикапчик с синей надписью на боку — «ДВРИ». Из дома довольно скоро вышел чернобровый парень, шофер Володя, что-то сказал старухе, она кивнула, продолжая вязать. Затем парень потянулся сладко, подняв руки и привстав на носки. Огромный светло-каштановый пес подошел к нему, виляя хвостом. Володя потрепал его по холке. Ото всей этой сцены веяло покоем, миролюбием и будничностью. Как бы через силу, по крутой необходимости, парень отворил задние дверки «пикапа», подтянул к себе флягу, вероятно, тяжелую, вероятно, с молоком, сходил в дом, вернулся с синим бидоном и кружкой. Принялся возиться в глубине пикапчика. Я так поняла — отличал в бидон молоко. Потом пошел с бидоном в дом. Старуха перехватила, протянула костлявую руку, видно, хотела попить молочка. Парень отдал ей бидон. Старуха поднесла его к губам, принялась хлебать… Видно, молока было немного, она держала посудину без напряжения…

Честняка, в общем, — подумалось невольно. Такую малость приворовывает, в то время, как другие…

Володя потянулся ещё раз, присвистнул, сел в пикап и скоро под колесами отчетливо затрещал гравий дорожки, ведущей к шоссе. «А ведь парень что надо, — полетела ему вслед моя девичья оценка. — Стройный, чернобровый, волосы темной гривой… Старуха — бабушка его, наверное… Беженцы, говорил Удодов…»

Огромный лохматый пес с обрезанными ушами, кавказская овчарка, судя по всему, лег в тенек под кустом, а не полез в будку у забора. Да он бы и не втиснулся в узкую для него дыру. Будка, видимо, предназначалась для какой-то другой совсем небольшой собаки, может, сдохшей давно.

Мне ужасно хотелось рассказать обо всем увиденном! Но кому? Кого способна удивить правда про дачу, которая оказалась на поверку вовсе не роскошным замком-виллой, а полуразвалюхой эпохи первых пятилеток? Кого поразить открытием, что за такую-то рухлядь кто-то способен убить сначала старую её владелицу, потом молодого художника, а в промежутке — сбить машиной женщину-гардеробщицу, посмевшую нарушить некий обет молчания?

Или, все-таки, мне это все мерещится? И никакого убийства Мордвиновой не было, а она и в самом деле нечаянно сожгла себя? Ведь свидетелей, а значит, и прямых доказательств, как, что, и действительно нет! А Павла могли убить совсем случайные грабители, ошивающиеся на задворках как магазинов в ожидании подходящего случая… А женщину-гардеробщицу машина сбила чисто случайно…

Или это во мне говорила усталость маленького человека, от которого в этой жизни, в сущности, ничего не зависит? Или подал сигнал «Осторожно! Стоп!» инстинкт самосохранения?

Но в том-то и штука, что человек, оказывается, подчас вовсе не ведает, засмеется ли или заплачет и почему шагнет на тропку над обрывом, хотя знает дорогу простую, удобную, безопасную… И я не знала, что все-таки не откажусь от своей полубезумной затеи, хотя против неё разум выбрасывал свои доводы один за другим: «Зачем, ну зачем это тебе надо? Следователи и те мнутся-жмутся… А ты кто? Журналисточка с трехлетним стажем, только-то! Если там орудует банда, тебя быстро вычислят и убьют. Отступись! А приз и всего-ничего — какая-то престарелая дачка! Кому сказать, что затеяла! Кому сказать? Подумаешь, тоже мне, Штирлиц в тылу врага!»