Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна. Страница 43

— Пожалуй, если вы встанете где-нибудь на площади и приметесь рекламировать … стиль жизни тех, кого объединяет «голубая луна», — немало окажется прельщенных…

— А почему? — он быстро вскинул голову, и его темные глаза вспыхнули азартом. — Потому, что правда привлекательна. Порицаемое заманчиво.

— И какова же, все-таки, основная правда, так сказать? Ну самая подноготная?

— Скажу! — он умолк, отпил из чашки, усмехнулся, не отводя от меня взгляда. — Ваша пытливость делает вам честь. Так вот, только не обижайтесь, не оскорбляйтесь, чувствуйте себя журналисткой, не более того. Так вот, женщины, их нежные, а точнее, вялые тела способны возбуждать только инертных, слабых духом и волей мужчин. Эти мужчины идут проторенными путями. Игра воображения им не свойственна. Но настоящие горячие мужчины с огнем в крови способны оценить себе подобных по достоинству. Подлинное безумие страсти там, где сходятся в любовном поединке два красивых, умных, талантливых поклонника «голубой луны».

— Но почему вы так откровенны со мной? Я же все записываю!

— Почему? — он пододвинул ко мне вазочку с миндальными орешками. — Ну хотя бы потому, что вы искренне хотите знать, понять… И вам так мало лет… Все ваши основные радости и горести впереди. Очень может быть, что вам не очень-то легко живется. Не очень удобно… Сейчас ведь далеко не многие могут позволить себе даже лишние туфли купить.. Я же не совсем плохой человек. Счастливый человек на сегодня. А счастливые, как правило, щедрые, отзывчивые… Ну что я могу ещё сделать для вас, кроме как помочь вам с интервью? Чтоб его читали взахлеб? Есть ещё вопросы?

— Есть, конечно. О вашем детстве, юности, пожалуйста… Вам повезло с семьей или..?

— Или. Меня воспитывала бабушка. Родители разошлись. Отец попал в тюрьму. Мать спилась. Мы с бабушкой сажали картошку, капусту, лук, редиску. Я обязан был пасти козу Нюрку. Было скучно, когда сидишь на лугу, а вокруг одни козы и гуси… Я стал петь. За то, что пел, мне приносили кто яйца, кто носки шерстяные. Один старый слепой ветеран войны, дядя Федя, подарил гармошку… Когда бабушка умерла, меня вместе с гармошкой направили в детдом. Там били. Но меня не трогали. Когда начальство приезжало, я им играл и пел. Мы, мальчишки, очень любили по садам лазить, яблоки зеленые воровать, сочные такие, душистые. Раз меня поймали хозяева и железным прутом по ногам, по рукам, по голове… бросили в канаву помирать. А я выжил.

— Хотите, — подала голос, — у меня есть.

Вжикнула молнией на сумке, покидала на прозрачную гладь стола все, до одного купленные яблоки. «Не суди, да не судим будешь», — пришло в голову и застопорило все остальные суждения.

— О! — улыбнулся, демонстрируя великолепную голливудскую улыбку. Взял яблоко и, даже не обтерев салфеткой, сунул в рот.

Не знаю, не знаю, отчего вдруг жалость к нему, вполне, даже чересчур благополучному, стиснула мое сердце… Возможно, это у нас, женщин, инстинктивное. Нам положено сострадать всему роду человеческому и скорбеть за все, про все, и оплакивать вдогонку даже горестные детские воспоминания случайного мужчины…

— Ну а дальше меня отметили на конкурсе песни в области… — прожевав, сообщил он прежним своим тоном веселого победителя. — А дальше — Щукинское… А дальше роль за ролью…

А дальше я уже почувствовала, что его нестандартная сексуальная ориентация меня больше не колышет. И впрямь великая мудрость есть в том, что судить другого мы не должны, потому хотя бы, что чужая душа — потемки, что нам всегда приоткрыт только кончик истины, а вся-то она — только Богу, только Провидению…

Более того, в ту светлую минуту, когда «гений экрана» грыз немытое зеленое яблоко, я чувствовала к нему такую близость, словно мы выросли в одном дворе. И уже за одно это он был мне симпатичен. Я забыла даже о своем Боге-Даниеле…

Но как же причудливы зигзаги судьбы! Через несколько секунд я ненавидела Эльдара Фоменко лютой ненавистью, но себя, свою придурковатость ещё больше. в дверном проеме возникла вдруг Она — моя безумная любовь, моя роковая потеря — Даниель собственной персоной. Я задеревенела от неожиданности…

… Он… оно было заспанное и в одних плавках изумрудного цвета. Солнце, бившее в широкие окна, тотчас словно набросилось на его плечи и озолотило стройный стан как единственно достойный объект. Чудесные витые кудри стали ещё чудеснее, ещё драгоценнее…

— О! Наконец-то! — снисходя, по-родственному заговорил Эльдар, встал из-за стола, подошел к писаному красавцу, крепко хлопнул его по бронзовому плечу. — Я-то решил — твоему сну не будет конца! Что поделаешь — юность любит спать! Танечка, — обратился ко мне с веселой беззаботностью, — не правда ли, этого мальчика следует увековечить в бронзе, мраморе и на полотне?

Забывшая дышать, окаменевшая каждым волоском и молекулой, я сумела только кивнуть. Актер рассмеялся, явно довольный тем, что предмет его гордости произвел мгновенное, оглушающее впечатление на журналисточку. И не заметил, что возникший красавец в плавках тоже на какое-то время замер, умер от изумления, увидев перед собой ее…

Так вот оно случилось… Чашечка с кофе дрогнула в моей руке и черная грязь обкапала белые брюки. И это был выход из положения — надо было суетиться, идти в ванную, кое-как замывать пятно, что-то отвечать Фоменко, предлагающему какие-то порошки, растворы… В моей голове царил ералаш, все серое вещество встало дыбом и воспламенилось, обжигая корешки волос. Я сошла с ума, попав в Зазеркалье. И окончательно меня сбила с толку внезапная благожелательная реплика актера:

— Моя жена пользовалась вот этим раствором в подобных случаях… Попробуйте!

Я оглянулась на него, и, видимо, в диком моем взгляде он легко прочел: «А разве у „голубых“ бывают жены?»

Я отражалась во всех четырех зеркальных стенах с бутылочкой в одной руке и тряпочкой в другой.

— Кроме двух жен, у меня четверо детей, — сказал он. — Не забудьте внести это уточнение в интервью. Чтобы у наивного, малообразованного малосведущего читателя глаза вылезли на лоб и там и остались…

— Уточню! Как же! Спасибо за беседу… Я отняла у вас много времени… Приносить материал на подпись или…

— Зачем? Я вам полностью доверяю! — великодушно отозвался он откуда-то издалека-далека.

Меня теперь незнамо как тянуло вон из этой богатой, изысканной квартиренки, где в дальних покоях на чужих, «голубых» простынях отсыпался, наверняка, после бурной ночи мой ненаглядный…

Вот в каком качестве попала я в операционную к хирургу Алексею Емельянову. Вот чего и сколько скрыла от него и от себя на веки вечные…

А оно возьми и объявись! И выбеги из мрака забвения, как говорится! Да по той дорожке о существовании которой я знать не знала, слыхом не слыхивала! Надо же было Маринке забеременеть и отправиться на аборт не в обычную гинекологию, а в медучрежденьице, где убитые во чреве младенчики служат исходным материалом для чудодейственных уколов, предназначенных богатеньким импотентам!

Нечаянное удивленьице: «Неужели прекрасный Даниель так сильно ухайдакал свое основное боевое оружие?» «Плачьте, о Боги…» Как там дальше-то?

Не стерпела я тогда, после посещения «палаццо» Фоменко, где процветал Даниель, позвонила модельерше по летним платьям из хлопка Инге Селезневой:

— Почему не сказала, что…

— Солнышко! Я тебя предупредила! Но ты была невменяема. Успокойся: через это крутое разочарование десятки девиц прошли. Если бы собрать все их слезки в одно корыто — гору белья выстирать можно было б! Пусть тебя утешит исторический факт: старик барон Геккерн и Дантес, убийца Пушкина, находились в нежных отношениях. Пушкин, оказывается, пострадал на том, что старый развратник, педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссориться с семейством Пушкина. Кончилось дуэлью и смертью Пушкина. Лермонтов имел в виду игры педерастов, когда обвинял «наперсников разврата». Я решила создать вечернее платье из черного и серого шифона под девизом — «Тайные страсти». Уже набросала акварелькой… Анютины глазки, лиловые с желтым, прячутся в мягких складках, появляются лишь при движении… Сечешь?