Игра в «дурочку» - Беляева Лилия Ивановна. Страница 50

— Как его фамилия? — подал голос Николай Федорович.

— Парамонов. Живет на втором этаже. Думаю, в порядке исключения. Никаких дорогих вещей у него нет.

— Нет или не видела?

— Не видела… Грамоты, ордена, книги — это есть.

И о том, и о том, разумеется, сообщила, что обнаружила в книгах погибшего Козинцова вырезки из газет и журналов, где объясняется, как можно победить импотенцию с помощью чудесных уколов, какой-то субстанции, получаемой из мозга и других органов неродившихся младенцев, а также и выкидышей.

— Секретарша директора… она вообще противненькая особа, довольно убогая, носит в свои пятьдесят блузки как молоденькая, с большим декольте, — намекала, что здешние девицы… получается, медсестра Аллочка и «Быстрицкая»… бегают к старичкам… оказывают кое-какие услуги и, значит, одариваются. И, вроде, Удодов, директор, ни о чем таком не знает. Но он попался вот на чем. Маринкина знакомая утверждает, что не один раз видела его, правда, в усах, хотя он усы не носит, в этом медцентре, в отсеке, где делают чудо-уколы за очень большие деньги, за тысячи долларов. Спрашивается, откуда у него такие бешеные деньги? А ещё новенькая иномарка и суперблондинка впридачу. Она его в машине ждала, пока он кололся. Но что верно, то верно — здесь, в Доме, чистота, порядок и каждую субботу какое-нибудь мероприятие в столовой: либо концерт приглашенных артистов, либо кинокартину показывают. Директор за всем следит и, кстати, в обворовывании богатых покойниц участия не принимает. Только его секретарша, эта самая тетка с выщипанными бровями. Но она не скандальная, нет.

Николай Федорович полез в карман своей куртки, вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Проделал он это все машинально, задумавшись. Он уже прикуривал сигарету, когда вдруг спохватился:

— Что же это я… Никуда не годится. — И втер сигарету в ладонь.

— Можно, можно! — сказала я.

— Потом, — решил он. — Слушаю дальше.

Небо по-летнему быстро светлело. Вдали, на пустыре, объявился мужчина в тренировочном костюме с белыми лампасами, бежавши, добросовестно работая локтями. Сбоку от него неслась овчарка.

— Дальше… Дальше о вчерашнем. Старики там, хоть и знаменитые, но одинокие. Они все сдали свои квартиры и получили по квартиренке в этом Доме. У них нет, как правило, даже дальних родственников. Они — самая легкая добыча для мошенников, авантюристов и убийц. Я ведь сначала хотела написать скандальную статейку под названием «Тайна шагов смерти». Или — «Ограбление покойницы». Или… Ну то есть только о том, как с мертвых старух снимают драгоценности, делят между собой все эти дамы и девицы в белых халатах, а вместо — пристраивают в уши мертвым дешевенькие сережки, вешают на шею позолоченные цепочки вместо золотых. Но почему погиб Козинцов? А теперь я боюсь за Веру Николаевну Коломийцеву… Помните, она играла разных самоотверженных героинь, которые хоть на Эльбрус взбираются, хоть во льдах тонут-не утонут? Еще в тридцатых-сороковых?

— Помню.

— Ну так вот что произошло вчера… И что она мне успела рассказать-показать… Она сама слышала, как Обнорская перед своей смертью говорила по телефону с подругой из Москвы, о том, что была у Мордвиновой, та лежала со сломанной ногой и сказала ей странные слова: «Хочу на дачу… украли… документ — фальшь… Сливкин… Боюсь… Смерть». То есть у Мордвиновой была сломана нога. У неё была тяжелая болезнь… это когда в организме не хватает кальция… и перелом шейки бедра. Она никак не могла встать, подойти к противоположной стене и сжечь себя! Никак! Вера Николаевна доверилась мне… Сыграл роль, вероятно, и крестик мой… Ей было важно узнать, что я верующая. И она дала мне почитать свои мемуары… Между строк, где рассказывала о ленинградской блокаде, она вписала сведения о Мордвиновой и звонке Обнорской… Вдруг пришла Аллочка… Вера Николаевна положила эту зеленую тетрадь в ящик письменного стола… Позже Алла скажет мне, что Вера Николаевна в панике, у неё пропала эта тетрадь. Алла спросила меня, не взяла ли случайно… Но к вечеру тетрадь нашлась, вроде, Коломийцева забыла, куда сама сунула… Меня к ней не пустили. Сказали, что у неё поднялось давление… потом…

— Выходит, они… кто ведет эти дела… знает, что вы знаете слишком много.

— Выходит. И боюсь за Веру Николаевну. Но кто там этот самый «ведущий»? Удодов? А может, Аллочка? Она всюду успевает… Или искусствовед-общественник Георгий Степанович? Или… вдруг красавица «Быстрицкая» с её отрешенным видом? Или кондитерша Виктория? Но не шофер же Володя! У него такой простоватый вид… Хотя парень интересный… Но, я думаю, «шестерка», не больше… Да, кстати, Виктория и Аллочка довольно часто скандалят при всех из-за Володи, они, вроде, оде в него влюблены… Но до неприличия орут друг на друга.. Удодов их резко останавливает…

— Зря, — сказал Николай Федорович. — Очень зря.

— Что… зря?

— То, что ты, Танечка, не позвонила мне раньше.

Он вынул из кармана светлый радиотелефон. Его разговор с абонентом остался для меня за семью печатями:

— Юг… сороковой… шесть ноль-ноль… Пятый, седьмой, девятый…

И ещё несколько слов, ничего не говорящих постороннему.

Теперь мне:

— Не надо бы вам больше находиться в этом Доме… Хватит…

Он положил руки на руль, дал газ. Скоро машина выскочила на шоссе.

— Почему хватит?

— Риск.

— А как же вы? — во мне ожил азарт интервьюера.

— Мой генерал, — отозвался Николай Федорович сквозь сигарету, которую он держал незажженной в углу рта. — У нас с вами разные весовые категории. И возрастные тоже. Кроме того, я — мужик. Мне в свое время старый танкист… он в танке горел под Прохоровкой, так сказал: «Бейся, Колька, за свою честь до последнего, а честь это и есть жизнь». Этот танкист был моим отцом. Из того танка, из огня он один и выкарабкался. После Победы ещё пять годков на костылях попрыгал. Теперь вопрос: стоит ли вам, Танечка, идти завтра в этот Дом? Или…

— Пойду. Хочу знать, как там, что Вера Николаевна…И потом… будет все так, словно ничего не случилось, Наташа из Воркуты никуда не делась… Ведь лучше?

— Пожалуй, мой генерал. Одна просьба — вести себя ровно, ни к кому, ни к чему не проявлять любопытства. Мыть, пылесосить… Сейчас я остановлюсь вот тут, вы подниметесь к себе. Зажгите свет, я пойму, что все в порядке, и уеду.

Я не стала спрашивать его, почему он знает, где живет Михаил… И о том, что же дальше-то… Он сам сказал, когда протянул руку для прощания:

— Вы — умница. В случае какой-то особой неожиданности — звонок мне. В любой час дня и ночи.

Поднялась к себе, зажгла свет… Стоя под душем, думала: «А все-таки, я прирожденная авантюристка. По уши ведь влезла во всю эту путанную историю! По уши! Вот ведь какая рисковая я девица!» Однако мысль о том, что с Верой Николаевной уже случилась беда, обесценила все мои маленькие радости. Да и большие — тоже. Хотя, конечно, свидание с Николаем Федоровичем сняло, вроде, все проблемы…

Я только много позже открою для себя одну существенную истину: негодяи-хищники сегодняшнего образца тем и отличаются от прежних, что их сообщества не знают слова «нельзя», когда речь идет о «баксах». Это всем нам забил головы великий идеалист Достоевский своим Раскольниковым, который долго-предолго размышлял, убить ли ему старушку или как-то нехорошо это, а потом, убив, страдал и маялся незнамо как…

Грабители-убийцы нынешнего образца пощады не знают. Они спешат. Они словно бы дождались своего золотого часа. Беспомощные старухи им только в радость. Зря, очень преступно зря, как оказалось, я раньше не позвонила Николаю Федоровичу… Ну хотя бы на три часа раньше…

Однако, когда вошла утром в Дом, — едва не с порога мирная тишина раннего утра легла мне под ноги атласной полосой солнечного света. В глаза бросилась большая фотография молодого мужчины в кепке-букле, слегка прикрытая ветвями жасмина… Запах чувствовался издалека… И вот это «наглядное пособие» к теме «Душевное отношение к ветеранам…» — сбило меня с толку. Ведь это был портрет известного кинорежиссера В.Т. Коломийцева, мужа Веры Николаевны…