Безголовый - Вулф Джин Родман. Страница 2

Я, кивнув, призадумался.

Какая все-таки странная штука — жизнь, если столь очаровательную девушку, как она, можно запросто умаслить дешевым вентилятором. И вообще, пообещав ей вентилятор, завтра я запросто могу передумать и дать ей от ворот поворот. Хотя вряд ли, завтра мне снова захочется ее увидеть, и она прекрасно об этом знает. Сказать по правде, преподнести ей недорогой подарок даже приятно. А потом мы, безусловно, заглянем к ней на чашечку кофе, и…

Надеюсь, теперь понятно, почему я сразу согласился?

Все же свет из окна чертовски мешал, а встать и обойти ее, чтобы задернуть шторы, не было никакой возможности.

— Зачем тебе полная темнота? С опущенными шторами мы вмиг задохнемся.

— Понимаешь, я стесняюсь раздеться, когда на меня смотрят.

— У тебя, поди, грудь безволосая? — Она хихикнула и сунула теплую ладошку мне за пазуху. Наткнувшись, к счастью, на брови, поспешно выдернула руку. — Нет, волосы на месте.

— У меня тело не такое, как…

— Покажи мне мужчину с телосложением, как на рисунках в анатомическом атласе, и я тотчас постригусь в монахини. А у тебя что? Родимые пятна?

Меня так и подмывало ответить «нет», но в некотором смысле я действительно отмечен с рождения, так что я сказал «да». Тут неожиданно стало совсем темно.

Хоть она и не трогалась с места, я все же спросил:

— Ты что, задернула шторы?

— Нет, просто в магазине напротив погасили рекламу.

Я услышал, как она расстегивает застежку-молнию.

Интересно, что она снимает?

Конечно, платье, что же еще!

Я тоже стянул рубашку и попытался избавиться от опостылевшей башки, но, как назло, заело пряжку.

Я подумал, что черт с ней, не придется разыскивать в потемках, когда соберусь домой.

Глаза мало-помалу привыкли к сумраку, и я разглядел силуэт девицы.

А видит ли она меня?

— Ты меня видишь?

— Нет.

Я скинул ботинки.

Пускай голова остается, но брюки и белье снять непременно нужно.

Она хихикнула, и я понял, что кое-что ей все же видно.

— Отвернись, я стесняюсь.

— Чего тебе стесняться? Ты же прекрасно сложен. Плечи вон какие широченные, а грудная клетка, та вообще…

— У меня лицо деревянное.

— Что правда, то правда, улыбчивым тебя не назовешь. А где же родимые пятна? На животе?

Она вытянула руку, но до моего лица — я имею в виду настоящее лицо — не достала.

— Именно, — подтвердил я. — На животе.

На фоне темной стены было отчетливо видно ее тело, но лица не разглядеть — голова терялась в тени.

— Да не комплексуй ты из-за пустяков, все мы не без изъяна. Вот я, например, когда была маленькой, считала, что у меня в пупке лицо.

Я рассмеялся. Шутка показалась столь потешной, что я захохотал, да так, что наверняка переполошил полдома. То-то удивились бы соседи, узнай они, что слышат утробный смех — единственный настоящий утробный смех на всем белом свете.

— Не смейся, я и вправду так думала.

Она тоже рассмеялась.

— Понимаю, — сказал я.

— Ничегошеньки ты не понимаешь. Сейчас темно, и пупок как черная дыра, а то бы… — Она вздохнула. — Вообще-то нет там никакого лица.

— Понимаю.

На ночном столике вместе с сигаретами, помнится, лежали спички. Я протянул руку и нащупал коробок.

— Я сочинила тогда историю, будто должны были родиться близнецы, но вторая девочка не успела вырасти, и от нее осталось только лицо у меня на животе… Эй, что ты делаешь?

— Я же сказал, что все понимаю.

Я зажег спичку, и, прикрыв пламя от сквозняка ладонью, склонился над ней.

— Эй, погаси сейчас же. — Хихикая громче прежнего, она попыталась встать, но я придержал ее ногой. — Ты обожжешь меня.

Я всмотрелся в ее пупок. Так, ничего особенного — складки, морщины, как у всех женщин. Но когда спичка почти догорела, я увидел такое…

— Теперь моя очередь. — Она попыталась отобрать коробок, но не тут-то было.

— Я сам на себя посмотрю.

И зажег другую спичку.

— Осторожнее, волосы себе подпалишь, — предостерегла она.

— Не волнуйся, не подпалю.

Спичка так и норовила потухнуть, но все же, согнувшись в три погибели, я заглянул себе в пупок. Как только я разглядел там лицо, проклятая спичка обожгла мне пальцы и погасла.

— Ну что, видел? — Она опять захихикала.

Она полулежала на подушке, и там, где тело сгибалось, открывался и закрывался большущий рот.

Выходит, и на ее туловище огромное лицо. Я пригляделся и рассмотрел здоровенные выпуклые глазищи со зрачками — сосками, изящные брови — ниточки, между ребрами — приплюснутый нос.

Мне подумалось, что все мы одинаковые. Все на одно лицо.

Из наших пупков высунулись крошечные головки и поцеловались.