Цитадель автарха - Вулф Джин Родман. Страница 14

Это случилось на восходе солнца, то есть в самое опасное время для всех, кто творит неладное. Наш петух взлетал все выше и выше, пока ему не показалось, что он покорил небо, а потом, в апогее своего полета, он уселся на верхушку флюгера, высшую точку над всей фермой. И когда солнце прогнало тени всполохами пурпура и сверкающего золота, петух во всеуслышание заявил, что он – верховный повелитель всех пернатых на свете. Выкрикни он эту фразу семь раз, тем бы дело и ограничилось, ведь семь – счастливое число. Но нашего хвастуна число семь не устраивало. Он прокричал восьмой раз, после чего опустился на двор.

Не успел он приблизиться к своим курам, как высоко в небе, прямо над фермой, началось нечто поразительное. Казалось, сотни солнечных лучей пересеклись в одной точке, как бывает, когда котенок запутывает клубок с шерстяными нитками, и перемешались, точно тесто под руками кухарки. Потом из этого сгустка яркого света появились ноги, руки, голова и наконец крылья, и существо спланировало на птичий двор. То оказался ангел с крыльями красного, синего, зеленого и золотистого цветов. И хотя ростом он был не выше петуха, как только тот посмотрел ему в глаза, наш гордец сразу понял, что намного уступает ему по внутренней силе.

– Итак, – сказал ангел, – да восторжествует справедливость. Ты утверждаешь, что ни одно пернатое существо не устоит против тебя. Вот я такое же пернатое, как все птицы. Все могущественное оружие воинства света я оставил дома и теперь предлагаю тебе помериться силами со мной в честном бою, один на один.

При этих словах петух расправил крылья и поклонился так низко, что его драный гребешок испачкался в пыли.

– До конца дней своих буду гордиться оказанной мне честью, – сказал петух. – Такого лестного предложения не получала еще ни одна птица. Но я с глубоким сожалением вынужден отклонить приглашение к бою по трем причинам: во-первых, хотя у тебя есть перья на крыльях, мне придется сражаться не с этими крыльями, а с головой и грудью. Таким образом, ты не из тех пернатых существ, которых я упоминал в своем заявлении.

Ангел закрыл глаза и прикоснулся руками к телу, когда же он поднял руки, волосы на его голове превратились в яркие перья, ярче, чем у самой нарядной канарейки, а его льняное одеяние тоже преобразилось и стало белым оперением, белоснежное, чем у самого изысканного из голубей.

– Во-вторых, – продолжал ничуть не обескураженный петух, – ты, как только что доказал, обладаешь даром перевоплощения и в ходе сражения можешь стать другим существом, не имеющим перьев, – скажем, большой змеей. Поэтому, если бы я согласился сражаться с тобой, у меня не было бы гарантии честного боя.

Тогда ангел распахнул свою грудь и, продемонстрировав всем собравшимся птицам находящиеся внутри качества, извлек и отложил в сторону способность изменять форму. Этот дар он временно передал самому толстому гусю, который, не сходя с места, воспользовался представившимся случаем и превратился в серого гуся той породы, что летают от полюса к полюсу. Однако он не улетел, но добросовестно сохранил доверенную ему ангелом ценность.

– В-третьих, – безрассудно продолжал петух, – ты, несомненно, на службе у Панкреатора и устанавливаешь справедливость в порядке выполнения своих служебных обязанностей. Если бы я принял вызов, как ты того желаешь, то совершил бы тяжкое преступление, выступая против воли единственного правителя, которого признает наше храброе куриное племя.

– Хорошо, – сказал ангел. – Это очень веский и законный довод, и, как я полагаю, ты считаешь, что сумел выйти сухим из воды. Но истина в том, что своими возражениями и отговорками ты проторил дорогу к собственной смерти. Ведь я намеревался лишь слегка вывернуть тебе крылья и повыдергивать перья из хвоста. – Потом ангел поднял голову и издал странный дикий вопль. Тут с неба молнией слетел орел и опустился перед петухом.

Они сражались и на птичьем дворе, и возле утиного пруда, и на лужайке, потому что орел был очень сильным, а петух – смелым и быстрым. У одной из стен сарая стояла телега со сломанным колесом, и под этой телегой, где орел не мог налететь сверху, петух и нашел себе убежище, чтобы поостыть в тени. Однако наш петух обливался кровью так обильно, что не успел орел, почти столь же окровавленный, приблизиться к нему, как тот зашатался, упал, попытался подняться и упал снова.

– Вот так, – проговорил ангел, обращаясь к собравшимся вокруг птицам. – Вы были свидетелями торжества справедливости. Не зазнавайтесь! Не хвастайте! Ибо возмездие покарает вас неотвратимо! Вот он лежит, поверженный в прах, жертва не орла, нет, но жертва собственного зазнайства и гордыни, побитый и уничтоженный.

Тогда петух, которого все уже сочли мертвым, поднял голову.

– Ты, конечно, очень умен, ангел, – сказал петух. – Но ты ничего не знаешь о петухах. Петух не бывает поверженным, пока не повернется хвостом к противнику и не покажет белых перьев, что растут внизу хвоста. Мои силы, накопленные во время полетов, в сражениях и тренировках, иссякли. Но мой боевой дух, полученный из рук твоего хозяина, Панкреатора, еще силен. Орел, я не собираюсь просить у тебя пощады, подойди и убей меня, но, если ты дорожишь своей честью, никогда не говори, что ты побил меня.

Выслушав слова петуха, ангел и орел переглянулись.

– Панкреатор бесконечно далек от нас, – сказал наконец ангел. – Он бесконечно далек и от меня, хотя я летаю несравнимо выше, чем ты. Я угадываю его желания – никто не может поступать иначе.

Ангел снова раскрыл свою грудь и вернул на место дар перевоплощения. Потом он и орел улетели. Некоторое время их сопровождал предприимчивый гусь. Вот и все, конец истории».

Пока Мелито рассказывал, он лежал на спине и глядел на парусину над головой. Меня не покидало чувство, что он был слишком слаб даже для того, чтобы приподняться на локте. Остальные пациенты вели себя тихо и слушали его историю столь же внимательно, как и рассказ Хальварда.

– Прекрасно, – сказал я наконец. – Мне будет чрезвычайно трудно отдать предпочтение одному из рассказчиков. Если ты, Хальвард, и Фойла не возражаете, я бы сперва немного поразмыслил.

Фойла, которая сидела, обхватив колени руками и уперев в них подбородок, проговорила:

– Не нужно никому из них отдавать предпочтение. Конкурс еще не окончен.

Все встревоженно поглядели на нее.

– Объясню завтра, – пообещала она. – А пока, Северьян, не надо выбирать победителя. Но скажи, что ты думаешь об этой истории?

– Вот что я об этом думаю, – ворчливо перебил ее Хальвард. – Полагаю, Мелито пошел на ту самую хитрость, что приписывал мне. Он проигрывает при сравнении со мной, он не так силен, как я, поэтому и стремится вызвать женское сочувствие. Ловко придумано, маленький петушок.

Голос Мелито прозвучал слабо, совсем не так, как во время его рассказа о боевом петухе.

– Это худшая история из тех, что я знаю.

– Худшая? – удивился я. Слова Мелито поразили всех слушателей.

– Да, худшая. Эту глупую сказку мы рассказываем своим детям, которые не видят ничего, кроме уличной пыли, животных на ферме да неба над головой. Это же очевидно из каждого слова моей истории.

– Разве ты не хочешь победить в этом конкурсе, Мелито? – спросил Хальвард.

– Конечно, хочу. Но ты не любишь Фойлу так же сильно, как люблю ее я. Я готов умереть за обладание ею, но тем скорее я умру, чтобы не разочаровать ее. Если история, которую я только что рассказал, выиграет, тогда, значит, я никогда ее не разочарую, хотя бы своими рассказами. Я знаю тысячу историй гораздо лучше этой.

Хальвард встал, подошел к моей койке и, как за день до этого, сел в ногах. Я же, в свою очередь, опустил ноги на пол и устроился рядом с ним.

– То, что сказал Мелито, очень умно, – начал он. – Мелито вообще говорит умные вещи. Но тем не менее ты должен судить только по рассказанным историям, а не по тому, что мы якобы знаем, но не рассказываем. Я тоже припас много других историй. Зимние ночи в наших краях – самые долгие во всем Содружестве.