Цитадель автарха - Вулф Джин Родман. Страница 33

Я спросил его, хватит ли зарядов до наступления темноты, если я буду стрелять по шесть раз за одну стражу.

Он пожал плечами и покачал головой.

– Я так и стрелял из этой штуки, насколько я могу судить по солнцу. Но когда стемнеет…

Я взглянул на него, но он лишь снова пожал плечами.

– Когда стемнеет, – продолжил я, – мы ничего не увидим, пока они не подберутся почти вплотную. Будем стрелять наугад и уложим несколько десятков, потом достанем мечи и встанем спина к спине, однако они все равно убьют нас.

– К тому времени подоспеет подмога, – возразил он, но, увидев, что я ему не верю, смачно сплюнул. – Лучше б я проглядел ту чертову колею от кареты. Хоть бы я о ней вообще не слышал!

Теперь я пожал плечами.

– Верни карету асцианам, и тогда мы пробьемся.

– Там внутри – монеты, точно тебе говорю! Золотые монеты, жалованье нашим войскам. Потому карета такая тяжелая, другого и быть не может!

– Но доспехи тоже кое-что весят, – возразил я.

– Но не столько. Мне приходилось видеть подобные кареты. Это золото из Нессуса или из Обители Абсолюта. Но только те твари внутри – да видал ли кто-нибудь таких уродов?

– Я видал.

Гаузахт вперился в меня удивленным взглядом.

– Когда проходил через ворота в Стене Нессуса. Это зверолюди, такой же плод забытых знаний, что заставляли наших боевых лошадей скакать быстрее, чем древние дорожные машины. – Я попытался вспомнить, что еще рассказывал о них Иона, но не придумал ничего лучшего, чем добавить: – Автарх использует эти существа на работах, слишком тяжелых для обычных людей. Или там, где на людей нельзя положиться.

– Ну что ж, вполне справедливо. Ведь они не могут украсть деньги, куда им потом деваться? Послушай-ка, я тут за тобой приглядывал.

– Да, я это почувствовал.

– Уж как приглядывал, говорю тебе. Особенно после того, как ты заставил пегого жеребца наброситься на человека, который объезжал его. Здесь, в Орифии, мы встречаем множество сильных и храбрых людей, особенно когда перешагиваем через их трупы. Находится и немало сообразительных малых, но девятнадцать из двадцати таких умников слишком уж сообразительны, чтобы кому-нибудь принести пользу, даже самим себе. Кто по-настоящему ценен – так это мужчины, а иногда и женщины, которые обладают особой властью – властью заставлять людей добровольно делать то, что им велят. Без ложной скромности скажу: я сам обладаю этим даром. У тебя он тоже есть.

– Пока он что-то не спешил проявляться.

– Бывает, требуется война, чтобы он дал о себе знать. В этом и заключается одно из преимуществ войны, а поскольку их у нее не так уж много, нам следует по достоинству ценить те, что есть. Северьян, я хочу, чтобы ты пошел к карете и переговорил с этими зверолюдьми. Ты сказал, что кое-что знаешь о них. Уговори их выйти наружу и помочь нам в сражении. Ведь, в конечном счете, мы на одной стороне.

Я кивнул.

– Если я смогу уговорить их открыть двери, то мы разделим деньги между собой, а кое-кому удастся бежать. Гуазахт брезгливо потряс головой.

– Что я тебе говорил секунду назад насчет больших умников? Если бы ты и вправду отличался сообразительностью, то не пропустил бы это мимо ушей. Нет, ты скажешь им, что даже если их всего трое или четверо, сейчас нам каждый воин пригодится. Кроме того, не исключено, что один их вид отпугнет грабителей. Дай мне контус, я подменю тебя здесь до твоего возвращения.

Я передал Гуазахту свой длинный ствол.

– Кстати, а кто эти люди?

– Так, всякий сброд, шатающийся вокруг военных лагерей, маркитанты и шлюхи, разнополое отребье. Дезертиры. Автарх или кто-либо из его генералов часто отлавливают их и заставляют трудиться, но они скоро удирают, только бы не работать. В искусстве удирать они большие специалисты. Таких надо бы просто уничтожать.

– Ты даешь мне полномочия вести переговоры с нашими пленниками в карете? Поддержишь меня, если что?

– Они не пленники, хотя… может быть, ты и прав. Передай им мои слова и договорись, как сумеешь. Я поддержу тебя.

Я минуту глядел на Гуазахта, пытаясь понять, верить ему или нет. Как многие мужчины средних лет, он уже имел на лице черты старика, которым он станет впоследствии, – кислого и ворчливого, уже бормочущего те жалобы и возражения, что сорвутся с его уст во время последней схватки.

– Я дал тебе слово. Иди же.

– Ладно.

Я встал на ноги. Бронированная карета напоминала экипажи, предназначенные для доставки особо важных клиентов в нашу башню в Цитадели. Окна узкие и забранные решетками задние колеса в человеческий рост. Гладкие стальные бока были детищем того утраченного искусства, о котором я говорил Гуазахту. Я знал, что у зверолюдей, сидящих внутри, оружие лучше нашего. Протянув вперед руки, чтобы показать, что не вооружен, я стал как можно спокойней продвигаться к карете, пока за решеткой одного из окон не показалось чье-то лицо.

Зная о подобных существах лишь понаслышке, представляешь их себе чем-то стабильным, этакими созданиями, прочно обосновавшимися на полпути между животными и человеком. Однако при личной встрече – как сейчас или же во время знакомства с обезьянолюдьми в шахте неподалеку от Сальтуса – создается совсем иное впечатление. Наилучшее сравнение, которое приходит мне в голову, – это трепетание листьев серебристой березы на ветру. Сперва кажется, что перед тобой самое обыкновенное дерево, но в следующий миг листья поворачиваются другой стороной, и береза предстает сверхъестественным существом. Вот так и с этим зверочеловеком. Сперва мне почудилось, что сквозь прутья решетки на меня пялится морда мастифа, потом я увидел мужчину, благородного в своем уродстве, с рыжевато-коричневым лицом и янтарными глазами. Думая о Трискеле, я поднес руки к решетке, чтобы это создание уловило мой запах.

– Чего ты хочешь? – Его голос был грубым, но не отталкивающим.

– Хочу спасти ваши жизни, – ответил я. Я сказал не то, что требовалось, и понял это, как только слова сорвались с моих уст.

– Мы хотим спасти нашу честь. Я кивнул.

– Честь – это жизнь высшего порядка.

– Если ты знаешь, как нам спасти свою честь, говори, мы выслушаем тебя. Но мы никогда не отдадим доверенный нам груз.

– Вы уже отдали его, – возразил я.

Ветер стих, а мастиф на мгновение отпрянул от окна, оскалив зубы и сверкнув глазами.

– Вас поместили в эту карету вовсе не для охраны золота от асциан, но для того, чтобы защищать его от тех подданных Содружества, что готовы стянуть это золото, если представится случай. Асциане разбиты, взгляни-ка сам. Мы – верноподданные Автарха. Те, от кого вы охраняете золото, скоро одолеют нас.

– Им придется сначала убить меня и моих товарищей, прежде чем они доберутся до золота.

Так, значит, там действительно золото! Вслух я сказал:

– Они так и сделают. Выходите и помогите нам, пока еще есть надежда на победу.

Он заколебался, а я уже не был так уверен, что ошибся, начав переговоры с фразы о спасении их жизней.

– Нет, – ответил он. – Мы не можем. То, что ты говоришь, может быть, и разумно, не знаю. Но наш закон основан не на разуме, он опирается на честь и послушание. Мы остаемся.

– Но ты знаешь, что мы вам не враги?

– Всякий, посягающий на то, что мы охраняем, есть наш враг.

– Мы тоже занимаемся охраной. Если бы эти проходимцы и дезертиры оказались в радиусе поражения вашего оружия, вы стали бы по ним стрелять?

– Да, конечно.

Я приблизился к группе вялых асциан и заявил, что хочу побеседовать с их командиром. Поднялся человек лишь немногим выше остальных. Смышленое выражение на его лице было того свойства, что встречается у хитрых умалишенных. Я сказал ему, что Гуазахт поручил мне вести переговоры, поскольку я и раньше нередко беседовал с асцианскими военнопленными и знаком с их обычаями. Эти слова, как я и рассчитывал, услышали трое раненых охранников, которые могли видеть, что Гуазахт занимает мое место в круговой обороне.

– Приветствую именем Группы Семнадцати! – произнес асцианин.