Корпорация - Беляева Виктория. Страница 53

Значит, должен был Фрайман принести белогорскому правителю свой леденец на палочке. Такую конфетку предложить, чтобы Кочет за нее не то что недружественную снежнинскую компанию, а мать родную продал бы. Но что такого, спрашивается, есть у Фраймана, чтобы Кочет ему вот так, с бухты-барахты доверился?…

Много чего есть у Фраймана. Взять хоть последние приобретения — крупный пакет акций «Байкалэнерго». И, хотя предприятие целиком Фрайман пока не контролирует, но, по слухам, не далеко до этого. Вроде и договоренность у главы «Альтаира» с руководством Байкальской области имеется — о приобретении недостающих до контрольного пакета акций.

«Байкалэнерго» не входит в РАО ЕЭС. Таких компаний по всей России — всего-то пара-тройка. И из этих компаний «Байкалэнерго» — единственная избыточная, не просто весь регион обеспечивает, но и торгует энергией. И тарифы у нее, кстати говоря, самые низкие.

Эти низкие тарифы самому Фрайману по горло нужны. У него пара заводиков алюминиевых — хоть и не крупных, но энергии потребляющих изрядно. Да и кому, скажите, не нужна дешевая энергия? Всем нужна! Вот хоть и Кочету тому же…

Старцев потер переносицу, поглубже устроился в шоколадном кожаном кресле. Косые лучи, пробиваясь сквозь жалюзи, ложились на стену кабинета, на крышку стола. Он потрогал пальцем золотистую полоску. Теплая.

Кочету энергия нужна до зарезу. Больше, чем когда-либо. Свои люди — из администрации края, из краевой думы — утверждают, что нет в данный момент для генерала-губернатора вопроса насущней, чем энергия и цены на нее. Из-за взлета тарифов на Белогорской ГЭС сильно испортились у Кочета отношения с РАК, которая до сей поры исправно платила губернатору все мыслимые белые и черные подати. А теперь — перестала, мотивируя тем, что платить не с чего: доходы с Белогорского алюминиевого завода тем ниже, чем выше тариф. Вроде, и ультиматум губернатору поставлен: надумаешь, где энергию дешевую взять — будут тебе деньги, не надумаешь — извиняй.

Вот что Фрайман предлагал Кочету. Энергию по сниженным тарифам с «Байкалэнерго».

И словно в подтверждение его мыслям зазвонил телефон, и, умноженный эхом «междугородки» голос проговорил:

— Узнал, Олег Андреевич. Правы вы были, сделал московский гость нашему папе предложение.

— Какое?

Старцев подобрался в кресле, сел прямее.

— Хм… — голос был обескуражен, — Судя по тому, что сегодня папа запросил данные о потреблении электроэнергии алюминиевым заводом…

— Я понял, — никакого бархата не осталось в густом баритоне Старцева, сух и резок сделался голос, — На каких условиях?

— Чего не знаю, Олег Андреевич, того не знаю, — даже по телефону слышно было, что говорящий прямо руками развел, демонстрируя свою беспомощность, — Может, позже понятно станет… Я попробую еще разузнать…

— Очень меня обяжете, — пообещал Старцев и попрощался почти тепло.

Все правильно, все сходится, ребеночек наш… Откуда фраза? А кто ее знает… Но все действительно сходится: Кочет получил самое нужное и своевременное предложение. И теперь землю будет рыть, чтобы выполнить условия Фраймана. А вот какие это условия — будем посмотреть.

В этот же час. Город Снежный.

В то время, как в Первопрестольной только еще начиналось рабочее утро, за четыре тысячи верст от нее, в Снежном, в разгаре был день. И день этот не сулил ничего хорошего.

Спустя всего двое суток должна была разразиться в Снежном забастовка рабочих Снежнинской горной компании.

Планировалось, что «ляжет» для начала один только цех. Но цех-то ключевой, плавильный — на крупнейшем из заводов компании.

Третий день напролет заседал забастовочный комитет. Вокруг столов, заваленных бумагами вперемежку с чайными чашками и огрызками бутербродов, сидели и бродили люди. Переговаривались, орали на кого-то по телефону. На лицах была написана тревога.

И объяснялось это легко. Переговоры с администрацией компании заглохли два дня назад, плотно зайдя в тупик. Немченко наотрез отказался идти на уступки, швырнул папочку с профсоюзными требованиями Пупкову под ноги и обложил забастовщиков непотребными словами — большей частью, знакомыми и понятными, за исключением загадочного «шибенники бисовы».

Председатель профсоюзного объединения СГК, и председатель забасткома по совместительству, Валерий Иванович Пупков, пребывал в крайнем замешательстве: события выходили из берегов сценария, и решить, что, собственно, следует предпринять дальше, было трудно.

Ведь как все хорошо задумывалось! По традиции профсоюзы должны были исполнить ритуальный танец войны, выдвинув заведомо непомерные требования и пригрозив забастовкой. В ответ администрация компании должна была поупираться для виду, постучать кулаком с высокой трибуны, да и согласиться на выполнение десяти из ста пунктов требований. Как в детской игре, стенка на стенку: «А мы просо сеяли, сеяли» — «А мы его вытопчем, вытопчем!»…

Большего никто и не ждал. Стороны с недовольными лицами подписывают договор перед объективами телекамер, после — фуршет с непременным братанием противоборствующих классов… Все довольны.

И тут — на тебе! — историей освященная традиция поругана, ритуал не соблюден, Немченко кажет профсоюзом козью морду и даже на звонки забастовщиков не отвечает. И что прикажете делать? Неужто и правда придется цех «положить»?

Пупков даже голову в плечи втянул и зажмурился. Представить себе, что в понедельник крупнейший плавильный цех компании перестанет — пусть даже на короткое время — работать… Невозможно! Немыслимо!

Но невозможно и вот так просто взять и отказаться от всех требований. Немченко уже заявил всему миру, что на поводу у бунтарей не пойдет и никаких послаблений не сделает. После этого делать вид, что переговорный процесс продолжается, никак невозможно. Значит, придется либо отступиться с позором, либо действительно бастовать.

И Ручкин, сука такая, застрял в Москве. Позвонил, сказал — ногу сломал, вылететь никак не может. Сам ведь кашу заварил, сам под локоть подпихивал: «Давай, Иваныч, давай, за тобой коллектив стотысячный, не останавливайся, налегай!…» И теперь — в кусты…

В кабинет к Пупкову заглянул растерянная секретарша.

— Телефонограмму только что приняла, Валерий Иванович…

Тот поднял брови:

— Что за?… От кого? А ну…

Корявеньким ученическим почерком на листе было написано:

«Сергей Малышев прибывает в Снежный 28 июля в 10 часов московского времени для встречи с забастовочным комитетом. Просьба собрать забастком к 10:30 в конференц-зале Дворца культуры. Секретариат Президента „Росинтербанка“.

От сердца отлегло. Прибывает, значит. Неясно, правда, почему Малышев, какое он имеет касательство к снежнинским делам. Ну, да ладно. Все же из высших сфер человек, а значит — шевелится Москва, беспокоится. Пойдут, пойдут они на уступки!…

И, довольно улыбаясь, Пупков отдал приказ собирать людей.

… В тесноватый зал Дворца культуры Малышев ворвался, как Петр Первый: долговязый, стремительный, в парусившем пиджаке. В руке то ли трость, то ли жезл императорский. Прямо по Пушкину: Его глаза Сверкают. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь — как божия гроза.

Какие-то люди поспешали за ним — он не обращал на них внимания. Остановился. Повел этими своими сверкающими глазами. Скривился — до того не понравились набыченные лица собравшихся.

Еще в самолете продумал речь — жесткую, убедительную, аргументированную. Но, вглядевшись в забастовщиков, понял — речь пройдет мимо ушей. Не услышат, потому что слушать не настроены вовсе, а настроены на очередную подачку. Ну, будет вам подачка!…

Он оглянулся на низенький подиум, где за полированным столом президиума пылились ветхие драпировочки, а рядом — белая глянцевая доска, нелепо смотрящаяся в совковых декорациях.

Повинуясь мгновенному порыву, Малышев, не здороваясь, и не утруждая себя приветственным словом, метнулся к доске, «жезл» свой бросил на стол — и стало ясно, что никакой это не жезл, а в трубку скрученная бумага, тотчас с мягким шелестом и развернувшаяся. Выловил в ложбинке толстый маркер и вывел крупно на доске: