Костры амбиций - Вулф Том. Страница 46

И так всюду, думает Крамер. Сейчас не только молодые прокурорские помощники вроде него или Андриутти и Коуфи, но и все представители власти в Гибралтарской цитадели Бронкса, сверху донизу, заперлись в своих кабинетах и, сгорбившись, пожирают доставленные из кулинарии сандвичи. В кабинете Эйба Вейсса он сам и с ним все присутствующие, кого там он счел сегодня человеком нужным и сумел к себе заманить в своей вечной погоне за гласностью, сидят у круглого стола для совещаний и едят сандвичи из кулинарии. И в кабинете у главного судьи всего Уголовного сектора Луиса Мастрояни едят сандвичи из кулинарии. И даже если этот достойный законовед принимает у себя сейчас какое-нибудь светило, пусть хоть сенатора Соединенных Штатов, все равно они в эту минуту сидят и едят сандвичи из кулинарии, и светило в том числе. Можно подняться на самую вершину системы уголовного судопроизводства в Бронксе и, пока ты не пенсионер или покойник, кормиться сандвичами из кулинарии.

А почему? Да потому, что они, носители власти в Бронксе, боятся. Боятся среди бела дня выйти в центр Бронкса и пойти поесть в ресторан. Боятся! А ведь они управляют Бронксом, районом с населением в один миллион сто тысяч человек! Центр Бронкса представляет собой теперь такую трущобу, что там не найдется ничего и отдаленно похожего на ресторан для служащего человека. А если бы, допустим, и нашлось, какой судья, прокурор, прокурорский помощник или даже судебный пристав с револьвером на боку решится покинуть цитадель и туда отправиться? Обыкновенная боязнь, это в первую голову. Ходят, конечно, если нужда заставит, из здания Верховного суда Бронкса через Большую Магистраль и дальше под гору по Сто шестьдесят первой улице в здание Уголовного суда, это полтора квартала. Но благоразумный носитель власти остается всегда начеку. Нападения на прохожих случались прямо при переходе через Большую Магистраль, этого бывшего украшения Бронкса, в одиннадцать часов ясного солнечного утра. А почему бы нет? В одиннадцать часов ясного солнечного утра на улицах больше бумажников и дамских сумок. Дальше же здания Уголовного суда вообще никто не ходит. Есть помощники прокурора, которые десять лет проработали в Гибралтаре, а на пари не ответят, что находится на Сто шестьдесят второй или Сто шестьдесят третьей улице, то есть в одном квартале от Большой Магистрали. Которые ни разу не были в Бронксе в Музее искусств, что на Сто шестьдесят четвертой улице. Но даже, допустим, вы человек в этом смысле безбоязненный. Существует еще другой, более сложный страх. На улицах 44-го полицейского участка вы — чужак, и это ощущаешь сразу, как только, по воле рока, попадаешь на их территорию. Как на вас тут смотрят! Как смотрят! С каким убийственным недоверием! Вас сюда не звали. Вам тут делать нечего. Гибралтар и власть в Бронксе принадлежат Демократической партии, в основном — евреям и итальянцам. А вот улицы Бронкса — это владения Локвудов, и Артуров Риверов, и Джимми Доллардов, и Гербертов 92-Икс.

Мысль эта Крамера угнетает. Вот они с Андриутти, один еврей, другой итальянец, сидят за стенами крепости, внутри каменной скалы, и поедают сандвичи, заказанные по телефону. А во имя чего? Что им светит в будущем? Разве может сохраниться такой порядок вещей, пока они не докарабкаются до самого верха, даже если место на самом верху стоит того, чтобы к нему карабкаться? Рано или поздно негры и пуэрториканцы соберутся с силами — политически — и завладеют тут всем, в том числе и Гибралтаром, включая его содержимое. А до той поры он, Крамер, будет тут шуровать отбросы… шуровать отбросы… покуда у него не отнимут палку.

В это время зазвонил телефон.

— Алло?

— Берни?

— Другой добавочный, — отвечает Крамер. — Но его, кажется, все равно нет на месте.

— А кто у телефона?

— Крамер.

— А-а, я вас помню. Говорит следователь Мартин.

Никакого Мартина Крамер не помнит, но имя и голос ассоциируются с чем-то неприятным.

— Чем могу быть полезен?

— Понимаете, мы с моим напарником Гольдбергом находимся в клинике Линкольна, у нас тут такой случай, наполовину вроде как убийство, и я подумал, надо доложить Берни.

— Вы уже звонили сюда часа два назад? Говорили с Рэем Андриутти?

— Точно.

Крамер вздохнул.

— Ну, не знаю. Берни еще не вернулся. Где он, мне неизвестно.

Пауза.

— Дьявольщина. Может, передадите ему?

Еще вздох.

— Ладно.

— Тут парнишка один, Генри Лэмб, эль, э, эм, бэ, восемнадцать лет, лежит в блоке интенсивной терапии. Вчера вечером обратился в клинику по поводу перелома запястья. Все ясно? Вчера, когда он здесь был, так, во всяком случае, тут записано, о том, что его сбила машина, разговору не было. Значится просто — упал. Пока все ясно? Ему наложили гипс в отделении неотложной помощи и отпустили домой. А утром мать привозит его снова, и у него оказывается сотрясение мозга, он впадает в кому, и врачи считают, что вряд ли выживет. Ясно?

— Да.

— Когда нас вызвали, он уже был в коме, но тут одна медсестра говорит, он сказал матери, что его сбила машина, «мерседес», и не остановилась, и он запомнил часть номера.

— Свидетели?

— Свидетелей нет. Сведения получены от этой медсестры. Даже мамашу неизвестно, где искать.

— Так что там было, два происшествия или одно? Вы сказали, перелом запястья и сотрясение мозга?

— Одно происшествие, по словам медсестры. Она подняла шухер, что, мол, был наезд и виновник скрылся с места, голову мне проела. Все бред, но я решил поставить Берни в известность, может, он захочет предпринять шаги какие-нибудь.

— Хорошо, я передам, но, по-моему, к нам это не относится. Никто не видел, водитель скрылся, пострадавший в коме — но я все передам.

— Да, ладно. Скажите Берни, если мы отыщем мать и узнаем от нее еще что-нибудь, я позвоню.

— Ладно.

Крамер повесил трубку и написал записку Берни Фицгиббону. Пострадавший умолчал о том, что его сбила машина. Характерный для Бронкса случай. Опять типичная бодяга.