Сентенции Пантелея Карманова - Вырыпаев Иван Александрович. Страница 3

Сентенция 11.

Я прекрасен.

Вот. Я прекрасен. У меня тонкие пальцы и красивое кольцо из серебра. У меня вкус и талант. Я умею варить камчатскую уху и неплохо пью спиртное. Я упал и испачкал пальто. Я забыл шапку в автобусе и я не умею чинить водопроводный кран. И я не умею делать полки для книг. Я не любим любимой и другой любимой я тоже не любим. Я хочу, чтобы все российские войска вступили в НАТО, я готов помогать этому процессу. Если бы я знал хоть какой-нибудь государственный секрет, я бы его всем рассказал – я не люблю чужие секреты, только свои. Но когда я вижу предателя, мне хочется ему нагрубить, потому что ОН не Я.

У меня дома была тарелка и яблоко, я катал яблоко по тарелке и приговаривал: «Кто прекрасен? кто прекрасен?». А голос тарелки или яблока, или еще чей-то, какого-нибудь волшебника, мне отвечал: «Ты прекрасен, спору нет! Ты прекрасней всех на свете…..но вот, Саша Милькин из Новосибирска пишет гораздо талантливее тебя, а Андрей Шагин из Москвы ставит спектакли интереснее твоих, а Богу вообще наплевать, что ты про него думаешь, и в аду тебя никто не ждет, а рая не существует и т.д.». И вот тогда я разбил тарелку, а яблоко разрезал на куски и посыпал ядом. И один кусочек отправил Саше Милькину из Новосибирска, другой Андрею Шагину из Москвы, третий…..и т.д.

Теперь все они отравились, умерли и лежат в стеклянных гробах. А я спрашиваю у солнца: « Не видело ли ты, где лежит Саша Милькин, я иду его будить горячими поцелуями? Не видело ли ты, Андрея Шагина, я иду его будить? Не видело ли ты?… и т.д.».

Я один остался, самый прекрасный из всех. Потому что все лежат в стеклянных гробах. А стеклянный гроб – это часы. Обыкновенные часы – стекло, а под ним время. Стекло, а под ним Саша Милькин, Андрей Шагин и т.д.

Отрывок из дневника

…вижу цветы – смысла нет. Вижу, ловлю рыб нет мысла.Поймал – нет. Вчера мне было двадцать шесть, сегодня двадцать семь, завтра двадцать восемь – вижу цветы, рыб, смысл… В двадцать восемь лет вижу смысл и вижу, что его нет.

Сентенция 12.

Вино из совсем других одуванчиков.

Этот рассказ о человеке с удивительной судьбой. С самого рождения он смотрел миру прямо в глаза, он был очень передовым, таким как Герцен или Белинский, или Гоголь, или еще кто-нибудь из НИХ. Хотя по профессии он был простой охранник автостоянки. И образование он получил ни бог весть какое – 8 классов да техникум физической культуры. Но в душе он был большой художник и даже неплохо рисовал. И вот, так случилось, что однажды он выпил много горького вина из одуванчиков. Голова у него закружилась, и решил он убить собственную жену, за то, что она не приготовила ужин, за ее нетерпеливый характер и за то, что она полюбила другого человека. Так он и сделал – заколол ее куском стальной проволоки. Потом он естественно сел в тюрьму ( в колонию строго режима) и т.п. Но вот в тюрьме ему удалось раздобыть кисточку, краски, бумагу и нарисовать картину про горы и лес.

А дальше эта картина попала на конкурс среди исправительно-трудовых колоний. Конкурс назывался «Саяны». И там картина его заняла первое место и, даже местное телевидение сняло про него сюжет. Так сбылась мечта этого человека стать художником.

А я смотрю на него и думаю, – вот бы и мне выпить этого волшебного вина и выиграть конкурс.

Отрывок из дневника

В мой день рождения ( 29 лет ), мне подарили книгу с пьесами Чехова. Перечитываю текст. Монолог Астрова из «Дяди Вани»: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.» Ерунда!

Сентенция 13.

Ужасные мысли.

Я знал одного человека, у которого было такое некрасивое лицо, что даже таксисты отказывались его подвозить. А одевался он, как настоящий демон: носил не глаженную рубашку, на штанах были какие-то масленые пятна. А если говорить про душу, то там был камень. Камень в душе. Но вот мысли у него были весьма интересные, может быть от того, что Герцен являлся его главным кумиром. Например, он думал так: скрипка это волшебный инструмент, при звуках скрипки текут внутренние слезы, то есть такие слезы, которые текут не снаружи, а внутри, человек плачет и капли стекают по позвоночнику и по ребрам, размывают сердце. И еще он думал: симфонии мира великолепны. Они будят воображение и навивают летаргические сны, так что человек даже не знает умер он или спит. Также он думал о философии, ему казалось, что ум это шар, на этом строились его доказательства, что земля круглая как глобус. Но повторяю, внешне это был полный урод. Лысый, маленький, горбатый, с обезьяним черепом к тому же еще и глухой. Он писал симфонии, но на вопрос: «Ты меня любишь?», всегда отвечал: «Что?» и непонимающе улыбался. И вот однажды, я высказал мнение, что он чем-то похож сразу на многих великих людей: и на Паганини, и на Сократа, и на Бетховена, и еще на кого-то. И только я обнаружил это сходство, как моя жизнь резко изменилась. Теперь в каждом грязном и унылом человеке, валяющимся у подъезда, я готов видеть и Паганини, и Сократа, и Бетховена, и им подобных. Из-за этого мне пришлось всех людей принимать такими, какими они есть. Ведь я же не знаю, кто лежит передо мной в весенней луже, может быть это Сократ развалился. Так что я вступаю в спор с пьяным Астровым. В человеке должно быть все ужасно: и лицо, и одежда, и душа, и даже мысли. Потому что самые ужасные мысли часто бывают самыми прекрасными.

Отрывок из дневника

…а десять лет назад мне было двадцать, значит по предсказанию через год я как-то умру…Через два года заканчиваю заочное отделение политехнического института – странные факты.

Сентенция 14.

Кант, инвалид, любовь.

Вот, я ехал в поезде и штудировал Канта «Критику чистого разума». Не потому что я такой эстет или склонен к «пофилософствовать» и не потому что заважничал, а просто мне нужно было готовиться к экзамену по философии. У меня преподаватель женщина, считающая себя любовницей Юнга, Юма, Гегеля, Канта и еще одного профессора нашего института Штрагеля Иосифа Давыдовича. И она уверена, что они все тоже от нее без ума, а отсюда a priori вытекает, что и мы должны быть от них в восторге. Так вот, я читал Канта лежа на верхней полке, а подо мной на нижней ехал какой-то инвалид без ноги. Я, кстати, впервые осознал, что слово «инвалид» может распространяться и на молодых людей. Раньше, когда произносили «инвалид» я всегда представлял себе старого, грязного ветерана с унылыми глазами, да ведь так в большинстве случаев и бывает. Но оказывается, что, вот и молодая девушка с трепещущими сосками тоже инвалид, потому что у нее порок сердца. И инвалиду на первой полке подо мной на вид было всего лет тридцать.

А напротив него ехал настоящий, живой сектант проповедующий «не унывать» и у них шел спор. А оказалось, что главным, ключевым словом инвалида являлось слово-термин « не уверен».

– Жизнь дана как испытание, – говорил оптимист сектант.

– Не уверен, – отвечал инвалид.

– Но вы же не отрицаете, что существует физическая смерть?

– Не отрицаю, но не уверен до конца.

И далее следовал такой диалог:

Сектант. Ну, а что перед вами чай в стакане, вы уверены?

Инвалид. Не совсем.

Сектант. А вы попробуйте.

Инвалид. Я не хочу пить.

Потом из их разговора я узнал, что веру во чтобы-то ни было инвалид потерял от сильного чувства любви к женщине. У него, оказывается, была жена, которую он как-то совсем уж безумно любил, а она любила его обыкновенно. Инвалид считал это равнодушием и бил посуду об стены в кухне, давал жене пощечины, словом, делал все, чтобы заставить ее беситься так же как он. Но она была спокойной и рассудительной женщиной, а еще, к сожалению, удивительно прекрасной и его это тоже очень выводило из себя. И тогда инвалид ( а в то время он еще не был инвалидом) взял штопор и выколол своей любви глаз. Взял и выколол, чтобы взбесилась. Но она не взбесилась, а упала в обморок, и потом ее увезли на скорой помощи. Впрочем, в суд она не подала, но и жить таким мужем больше не стала. Тогда, страдая от горя и страха, он взял и засунул ногу под трамвай, то есть стал инвалидом на всю жизнь. И теперь уже ни в чем не был уверен.