Десять тысяч - Якименко Константин Николаевич. Страница 18

Впервые в жизни, подумала Инна, кто-то действительно оценил мой талант. Слушал не просто из вежливости или из любопытства. Нет — Славик уловил настроение её музыки и проникся им; он чувствовал её почти так же, как чувствовала она сама. Может быть, всё же чуть иначе, не столь тонко — но это уже было не важно, главное — её музыка была для него не просто пустым набором звуков, она нашла отклик в его душе.

А может, появилась мысль, мне не нужен никакой выход? Это действительно счастливые мгновения, я даже не чувствую больше никакой усталости, она куда-то ушла. Вместо неё пришла лёгкость — смотрите, я почти парю! Инна не переставала улыбаться. Мы ещё немножко потанцуем, а потом я сыграю ему что-нибудь ещё, пожалуй, вот эту… Конечно, она получится совсем не такой, как раньше, но это опять же не важно, совершенно не важно, потому что, я знаю, у меня получится отлично, даже лучше чем раньше, обязательно получится, я точно знаю. А потом мы спустимся вниз, и я всё-таки чего-нибудь поем… А потом буду спать, потому что уже на самом деле давным-давно как ночь, уже, наверное, наверху дело идёт к рассвету, а я всё на ногах и на ногах, так что потом я лягу и отосплюсь как следует. А завтра утром мы снова поднимемся сюда… Но пока что мы будем ещё танцевать. Я так давно не танцевала, я уже почти забыла, как это делается — а ведь это, оказывается, так прекрасно, особенно когда твой партнёр такой…

Славик вдруг отпустил Инну, отступил на шаг. Она замерла на месте. Что-то не так?

— Инка, — спросил он, — тебе в самом деле нужен выход?

Она стояла, не в силах пошевелиться. Выход? Конечно, нужен! Но разве он уже не дал ей понять, что найти его нет почти никакой надежды?

— Да, — сказала автоматически.

— Очень-очень нужен? — глаза его стали печальными.

Инна вспомнила больничную койку, пустой взгляд в потолок…

— Очень-очень. Вопрос жизни и смерти… Ты чего так погрустнел?

— Да ничего. Не бойся, это ненадолго.

— Ну хорошо… Так ты всё-таки знаешь, где выход?

— Знаю. И я тебе покажу.

— Правда?! — она закричала, ещё до конца не осознавая, что это значит: после всех тягот кошмарного путешествия у неё появился шанс вернуться домой! И может быть даже с десятью тысячами…

— Правда. Я покажу. Только ты должна делать всё то же, что и я.

— Хорошо, я буду делать. И куда нам для этого придётся идти? Далеко?

— Нет, недалеко, — его всегда спокойный голос сейчас звучал особенно ровно и бесстрастно. — Совсем недалеко.

— Это здорово! — воскликнула Инна.

— Конечно. Только если ты сделаешь так же, как я.

— Да, я ведь уже сказала… Славик, тебе, наверное, грустно будет со мной расставаться?

— Грустно, Инка-Паутинка. Но я очень хочу тебе помочь. Иначе мне будет ещё больше грустно, и я уже не смогу быть счастлив… по-своему.

Она не совсем уловила суть его объяснения. Стояла молча, не в состоянии что-либо выговорить, только неотрывно пронизывала его глазами. Если он сейчас попросит её остаться… О боже, что тогда делать?! И вдруг поняла: он не попросит. Что угодно — но не попросит.

— Куда я его задевал? — тем временем спрашивал Славик, оглядываясь вокруг себя.

— Что задевал?

— Да пистолет, который у маньячки забрал.

— А зачем пистолет?

— Надо. Ты не видела?

— Нет. У меня точно такой же, — Инна ткнула в сумочку.

— А, хорошо. Не возражаешь? — она мотнула головой, и он вытащил оружие за рукоять.

— Ну, теперь идём?

Славик несколько секунд оглядывал пистолет. Взялся пальцем за рычажок — наверное, предохранитель — и щёлкнул им. «Где мой чёрный пистолет? — На Большом Каретном», пропело что-то в голове у Инны. Она усмехнулась: ничего не изменилось. Что бы ни происходило, под любую ситуацию у неё найдётся песня или хоть мелодия. Славик плотно обхватил рукоятку, будто примеривался; вытянул руку и, чуть улыбнувшись, поводил перед собой, высматривая несуществующих врагов. Инна рассмеялась, спросила весело:

— Вооружаешься? Там опасно?

Он ничего не ответил. Согнул руку в локте, поднял… Инна уже чувствовала что-то неладное, молча уткнулась в Славика непонимающим взглядом: вот он развернул дуло… вот он поднёс его к виску… нет, но этого не может быть! Это абсурдно, в этом нет никакого смысла, это никому не нужно, это не на самом деле, это просто какая-то игра…

— Сла… — хотела крикнуть, но получился лишь жалобный писк.

Затем оглушительный грохот беспощадно расправился с тишиной.

Теперь Инна закричала. Кричала, почти не слыша себя, всё ещё продолжая слышать звук выстрела — непрекращающийся, растянувшийся на веки вечные. Кричала, глядя ему в глаза, в его спокойные, добрые, всё ещё улыбающиеся глаза. Он опускался медленно, плавно, раскинув руки; продолжая смотреть на неё: «я очень хочу тебе помочь». Упал, вздрогнул в последний раз и застыл — и лишь тогда глаза закрылись, превратившись в две узкие щёлочки.

«Вопрос жизни и смерти…» — «Если ты сделаешь так же, как я».

Только сейчас, и никогда больше…

Она всё ещё стояла неподвижно, не шевеля ни единым мускулом, не отпуская Славика взглядом. Но я же не хотела! — кричала мысленно. Я не хотела — так! Я же не могла знать, что «выход» ты уже понимаешь только в таком смысле! Я же верила, что ты правда покажешь, дура, поверила, никому нельзя доверять — а я поверила, мне даже и в голову не могло прийти, что… Нет, это всё-таки я — я во всём виновата. Я — потому что я такая идиотка, мне нельзя браться ни за что серьёзное, ни за что жизненно важное, потому что я не способна… Вот один дорогой мне человек — я хотела его спасти, но не смогла, теперь уже ясно, не смогла, потому что фиг я когда-нибудь получу эти десять тысяч, потому что вот второй человек, ты — и я тебя погубила, одна я, потому что у тебя какой-то баг в голове, и тебе не нужно нормальное счастье, но я, дура, сволочь, эгоистка паршивая, всё-таки сделала тебя счастливым, пускай даже всего на миг, и ты… Безумие, это безумный мир, здесь всё безумно, но ведь жизнь только одна, и разве что-то может быть ценнее? — а ты вот так, просто… Кто бы мог подумать, разве я могла подумать? но какая теперь разница, могла или не могла, потому что случилось то, что случилось, и этого не изменишь, никакая идиотская музыка этого не изменит, и кому теперь на фиг нужен мой талант, дура, дура, сволочь…

Инна рыдала, поминутно вскрикивая. Она склонилась над телом дрожала сама и встряхивала его, не понимая, зачем это нужно и какой в этом смысл. Гладила густую бороду, проводила пальцами по шершавой коже лица, запускала руку в волосы… Старый шрам на лбу как-то слишком естественно переходил в свежую рану на виске; кровь из неё вытекала медленно, неохотно. И всё-таки руки Инны уже были вымазаны в крови — но она этого не замечала. Ну зачем мне выход? — повторяла из разу в раз, ну зачем, зачем, зачем мне этот дурацкий, никому в сущности не нужный выход?! Ведь я уже смирилась, я уже была готова остаться с тобой, я уже даже распланировала почти на день вперёд, что мы будем делать… Ведь это не только я тебе подарила счастливые мгновения — но и ты мне их тоже подарил! Так зачем же, зачем, какого хрена я сказала — да, когда надо было ответить, когда я уже готова была ответить — нет?! Я могла бы остаться, я подарила бы тебе множество таких мгновений, бесконечную жизнь таких мгновений, каждое следующее лучше предыдущего, так зачем же я, дура, зачем, зачем, зачем?!..

Внезапно кто-то схватил её за руку и грубо рванул влево. Инна перекатилась на спину, ахнула, посмотрела вверх. Перед глазами мелькнула чья-то ладонь, толстая и грязная. Она попробовала подняться — и вдруг толчок в грудь опрокинул её на пол. В глазах всё ещё стояли слёзы, Инна плохо видела, что происходит; что-то сжало её предплечья, как клещами. Она закричала — в ответ услышала только невнятное: «Ы-ы-ы!»

Совсем рядом возникло лицо. Вытянутый овал с полным отсутствием растительности: не только волос, не говоря уж об усах и бороде — но даже бровей и, кажется, ресниц. Два круглых глаза болезненно-жёлтого оттенка, бессмысленно вылупившиеся на неё, свидетельствуя о минимальном коэффициенте умственного развития у их обладателя. Широкий бычий нос, поминутно раздувающийся — Инна слышала, с каким шумом выходит из него воздух. Рот раскрылся, показывая сломанные, выщербленные зубы, а дальше — что-то тёмно-красное, неопределённой формы… короткий обрубок, бывший когда-то языком.