Охота на гусара - Белянин Андрей Олегович. Страница 36
Меж делом с боем взял село Мокровичи и городок Белыничи. Особенно важными находками показались госпиталь и магазин. В одном взяли на нужды армии пятнадцать лекарей и шестьдесят ведёр спирту, в другом – четыреста четвертей ржи, сорок пшеницы, двести гречихи и пятьдесят четвертей конопли! Последнее оказалось особенно приятным, так что мы на три дня выпали из партизанствования, а сладковатый дым (вперемешку с сивушным ароматом), витающий над войсками моими, заставлял обливаться слезами всех французов по ту сторону Нижнего Березина.
Наполеон, впервые испытавший неудачу, здесь, на берегах, мог быть изничтожен полностью. Обломки некогда грозной его армии быстро следовали к переправе, сюда же стремились с разных сторон три русские армии и многие отдельные отряды.
Казалось, конечная гибель французов предрешена, но несогласованность и преступная слепота генерала Витгенштейна и адмирала Чичагова привели к тому, что Кутузов был введён в заблуждение насчёт истинных намерений противника, задержав армию в Староселье. Если бы не отчаянная храбрость решительного Ермолова, французам вообще удалось бы уйти незатронутыми, но имя сего героя никогда не приветствовалось осторожным командованием.
Я же, как ни пытался мешать переправе, никоим образом не мог остановить оную. Продолжая терзать врага, отбивая у него обозы и впрок затариваясь пленными, мы тем не менее не могли причинить Наполеону серьёзного вреда. Да и брали-то по большей части всякую разную шушеру, гвардия и все лучшие части кавалерии беспрепятственно уходили от происков наших.
Быть может, мне и удалось бы добавить врагу втрое больше головной боли, если бы не ужасное и чудесное (странное сочетание, не так ли?) возвращение моей случайной знакомицы, мадемуазель Шарлотты де Блэр. Вот уж не думал не гадал вновь встретить прелестницу сию, ибо след её оборвался у села Монина, а превратности военной службы не давали мне повода удариться в «шерше ля фам».
Но, видно, злая судьба приберегла свидание наше до нужного часу, а обойти судьбу не было дано ещё ни одному смертному…
Всё произошло в полуразрушенном флигеле помещичьей дачи в Бобрах. Сам дом был захвачен французами как штаб-квартира корпуса Ренье и впоследствии изрядно порушен нашей артиллерией, но часть построек уцелела, как и подвалы. О, это жуткое место я буду долго вспоминать с содроганием в сердце…
А начиналось всё вполне благообразно: я прилёг отдохнуть от ратных дел в отбитой у врага телеге с сеном. Пока моя новая лошадь успешно набивала себе брюхо, а половина партии по-братски делилась с другой половиной захваченным под Бобрами неприятельским обозом с крупой, я приказал не тревожить мой сон ничем, кроме разве визита самого императора. Любого, хоть Наполеона, хоть государя Александра – всех прочих, непременно желающих пообщаться, гнать в шею банниками.
Но, к вящему самомнению моему, судьбе было угодно, чтобы разбудил меня именно император. Да не какой-нибудь там, а сам Пётр Великий! Причём сразу начав драться и орать в ухо:
– Спишь, подлец! Как можно офицеру русскому спать, когда Родина в опасности?!
Меня кубарем вышвырнуло из тёплой телеги и приложило спиной к колесу. Первым порывом было напомнить царю-реформатору, что Родина как раз уже вне опасности, Наполеон пересёк-таки Березину и уходит боевыми порядками на зимние квартиры в заброшенный Париж. Однако, глянув на сжатые кулачищи государя и нервный тик, подбрасывающий правую щёку, я разумно промолчал. Ну его, мне и так по жизни шишек на четверых отмерено…
– Ну, что молчишь-то?! – грозно возвысился надо мной царь.
– Не сплю, ваше величество, господин бомбардир, – старательно припоминая курсы истории, доложил я. – Бодрственно мыслю о судьбе возлюбленного Отечества, коему пользу принесть и славу умножить желаю безмерно!
– Молодец! – с чувством восхитился Пётр Великий и, схватив меня за уши, легко приподнял на уровень собственного роста, троекратно облобызал и поставил на место. – Орёл! Герой! Вот теперь тебя люблю я! Вот теперь тебя…
– Э… не велите казнить, государь, а вот вас, случаем, не прапрапрапрадедушка мой послал?
– Чингисхан? – неприветливо выгнув бровь и выкатив правый глаз, фыркнул царь. – Да с чего мне его слушать?! Я сам пришёл! Мне ведь тоже интерес иметь не зазорно к тому, как один подполковник всей армии французской башку морочит, ха!
– Ха-ха! – в тон поддержал я. – А мне ничего не передавали?
– Да как ты смеешь, дурак?! Я – самодержец, а не курьер!
– Виноват, исправлюсь, а всё-таки?
– Ох, шельмец… – шутливо погрозил мне пальцем великий государь. – Был один совет от предка: бабам не доверяй столь безоглядно! Сам знаешь, небось, ежели с неё все корсеты да рюши содрать, румяна смыть, парик сволочь, что останется? Вот и думай, какая ж она на самом деле…
– Кто?
– Да иноземка твоя! – вновь разгневался на мою недогадливость царь Пётр и, резко наклонясь, пребольно укусил меня за коленку.
Тонко взвизгнув, я подпрыгнул на месте и… проснулся.
Моя калмыцкая кобыла глядела на меня с самым виноватым выражением на морде. Видимо, переувлеклась, или именно на колене моём лежал самый вкусный василёк. Ладно хоть не до крови тяпнула… А вообще, так у драгун даже любовная игра такая есть под названием «Хочешь, покажу, как лошади кусаются?». Но играть в неё надо непременно с юными дамами, и желательно в бане – визгу-у-у! В порядке воспитательных мер я всё ж таки дал своей дуре кулаком по лбу и, потирая колено, спрыгнул с телеги. Пора бы и делами заняться, пусть вахмистр соберёт людей, привал окончен…
– Бедряга! Бедряга-а, чёрт тебя дери…
– Нет его! – почти сразу откликнулся кто-то из казачков. – Ушёл к барскому дому, во-он туда!
– Вечно его носит по подворотням, ровно кота блудливого, – сумрачно буркнул я и, прихрамывая, попёрся в указанном направлении.
Спросите меня, зачем я туда пошёл – ума не приложу! Нужен мне был этот Бедряга как собаке пятая нога и хвост в косичках… Нет, вообще-то нужен, конечно, хотя, в принципе, построить отряд могли и другие офицеры. Опять же сон этот невразумительный… Ну царь-то как царь, всё на месте. Хорош, грозен и прекрасен, как на картинках, но что он пытался мне донести? О какой такой иноземке речь? Почему моей? И главное, зачем надо с неё всё стащить, чтобы потом увидеть, чего где останется?! Мы это и так, на личном опыте, давно знаем-с…
В полуразвалившемся флигеле всё было предано разору и надругательству, я с негодованием распихивал ногами грязные улики пребывания французов на нашей земле. Выволок порезанный портрет миловидной девицы кисти Рокотова, почти целую вазу для фруктов, два чудом уцелевших батистовых платочка и очень красивый мундштук для трубки, сделанный из слоновой кости, но почерневший и с трещиной… Всё прочее было сожжено, изгажено, изломано и брошено за ненадобностью в спешке.
К высокой грусти моей добавилось некоторое недоумение, поскольку следов отчаянного вахмистра обнаружить так и не удалось. А ведь если бы Бедряга сюда зачем-то попёрся, то уж никак не из сентиментальных соображений или праздного любопытства.
Покинув флигель, я решился обойти развалины по кругу, и упрямственность моя была должным образом вознаграждена – позади каких-то пристроек стыдливо притулилась французская карета. Брошенная, хромая на одно колесо, давно покинутая кучером и лошадьми, но такая безумно знакомая…
Боже, перед глазами на мгновение встала сырая осень, грязная дорога, усыпанная лифчиками, и пышные, словно турецкие опахала, ресницы мадемуазель Шарлотты де Блэр! Ужели злой рок забросил сюда таинственную прелестницу, рисковавшую жизнью ради всеми забытой королевы, алкающей утраченного внимания венценосного супруга? Куда направилась она из далёкого Монина, добралась ли до Москвы, нашла ли императора, сумела ли склонить его к мольбам и просьбам некогда блистательной Жозефины?
То, что в прошлый раз она мелочно, по-бабски, предала меня французам, гнева в сердце моём уже не вызывало. Ведь, в конце концов, они были её соотечественниками, а я лишь… лёгким элементом флирта, романтической шалостью, живой игрушкой и несложившимся удовлетворением. Ах, что и говорить… Так куда же тут мог запропаститься этот негодник?!