Руал Амундсен - Яковлев Александр Степанович. Страница 16

Амундсен — начальник

Потянулись страшные недели. Зима с каждым днём становилась суровее. Дни всё укорачивались. 15 мая в последний раз на горизонте появилось солнце и скрылось на семьдесят дней.

Семьдесят суток непрерывной ночи!

Ударили такие морозы, что на палубу нельзя было высунуть носа. И хотя чугунная печь в кают-компании была всё время раскалена докрасна, но грела она плохо. Вокруг неё сидели и лежали люди. Амундсен и Кук устроили в углу кают-компании мастерскую и с помощью нескольких матросов делали сани, шили из тюленьих шкур одежду.

Однажды матросы сказали доктору, что их товарищ Эмиль уже два дня не встаёт с койки.

Доктор бросил ножницы и вышел из кают-компании. Минут через пять он вернулся и позвал Амундсена.

— Идите посмотрите, — сказал он вполголоса, когда они вышли в тёмный коридор. — Случилось то, что должно было случиться. У Эмиля цинга.

Они молча пошли в кубрик. Плошка с тюленьим жиром слабо освещала тесное помещение. На койке лежал Эмиль. Доктор Кук и Амундсен нагнулись над ним.

— Открой рот! — приказал доктор.

Эмиль слабо разжал челюсти. Тяжёлый запах ударил Амундсену в лицо. Дёсны у Эмиля распухли и почернели. Язык еле ворочался.

— Цинга самая настоящая, — сказал Амундсен. — Нужно свежее мясо. Будем кормить его... чтобы не знали ни капитан, ни начальник.

— Да, придётся. Готовить будем сами.

И тайно от капитана они кормили больного Эмиля тюленьим мясом.

Но прошла неделя, и цингой заболело несколько матросов. Доктор Кук вызвал всю команду на медицинский осмотр. У многих уже была первая и вторая стадия цинги: распухшие дёсны, язвочки на ногах, лоснящиеся лица серовато-бледного цвета. Кое-кто жаловался на болезнь сердца, на боли в желудке, на бессонницу. Сказывалось однообразное питание консервами.

Кук и Амундсен решили поговорить с де Герлахом.

— Положение экипажа очень серьёзное, — предупредили они, — необходимо свежее мясо, иначе все слягут и не встанут.

Де Герлах рассердился:

— Вы опять о том же?! Я запретил готовить падаль. И никаких разговоров!

Кук и Амундсен не смели спорить: слово начальника экспедиции — закон. Приходилось молчать и ждать дальнейших событий.

Не прошло и трёх суток, как Данко позвал доктора к себе в каюту.

— Посмотрите, доктор, что со мной. У меня опухли ноги.

Кук осмотрел его. Признаки цинги были явными.

— Единственное средство спасения — тюленье мясо. Будете есть тюленя? — спросил Кук.

Данко сделал брезгливую гримасу. Кук пытался его уговорить:

— Смотрите, друг! Ваша брезгливость доведёт вас до беды. Вы вконец расстроите здоровье.

Но Данко был непреклонен:

— Нет, нет, доктор! Не говорите мне об этом!

Кук и Амундсен видели, что Данко слабеет с каждым днём. Он лежал хмурый и печальный. Сильнее всех он тосковал по родной Бельгии. Болезнь развивалась стремительно, и уже в начале июня — первого зимнего месяца — Куку стала ясно: Данко обречён на смерть.

Грустно было доктору и Амундсену стоять у постели больного и не иметь возможности ему помочь.

В середине июня Данко умер.

Навсегда осталась в памяти Амундсена картина похорон Данко. В кают-компании над покойником прочитали молитвы. Кук сказал короткую речь. Тело Данко положили в мешок, привязали к ногам чугунный груз и молча понесли с корабля на лед, чтобы там опустить в прорубь. Все, кто ещё мог ходить, пошли проводить покойника в последний путь. Ночь была чёрная, бушевала метель, и факелы пришлось защищать от ветра кусками парусины.

Плотным кольцом все столпились у проруби. Покойника подняли над прорубью стоймя и постепенно стали опускать в воду. Будто живой, уходил Данко всё ниже и ниже. Вот только контур головы виден над прорубью. Вот и голова исчезла: Данко ушёл в пучину.

Придавленные тоской и тревогой, люди молча вернулись на корабль. Похороны произвели на всех угнетающее впечатление, и многие думали: «Не за мной ли очередь?»

После похорон ещё один матрос сошёл с ума. Его помешательство было буйным, он не подпускал к себе никого, отказывался от пищи и через несколько недель умер. Этот случай ещё сильнее, чем смерть Данко, потряс всю команду. Теперь цингой болели почти все. Начальник экспедиции де Герлах и капитан Лекуант тоже похварывали и, наконец, свалились оба. Они лежали в полутёмной каюте начальника, неподвижные, как брёвна. Де Герлах быстро ослабел, и однажды, когда к нему пришёл доктор Кук, он сказал хриплым голосом:

— Позовите свидетелей, доктор. Я хочу сделать завещание.

— Завещание? — удивился Кук. — Вы малодушествуете! Не теряйте надежды.

— Перестаньте, доктор, — сердито проворчал де Герлах. — Вы видите, что я и капитан больны смертельно.

Чтобы не раздражать больного, доктор позвал Амундсена, механика Виктинга, второго штурмана Бруля, которых ещё не осилила цинга. Когда свидетели вошли в каюту, доктор плотно закрыл двери: он не хотел, чтобы кто-нибудь из команды мог узнать о том, что здесь происходит. Если сам начальник готовится к смерти, тогда весь экипаж подумает, что положение безнадежно.

Де Герлах слабым голосом начал диктовать:

«Находясь в здравом уме и твёрдой памяти...»

Доктор Кук, наклонившись над столом, записывал его слова. Измождённое бородатое лицо начальника экспедиции тянулось к столу. В глазах де Герлаха было отчаяние. На соседней койке ворочался капитан. Он тоже вытянул шею и смотрел, как пишет доктор. А три свидетеля, закутанные в куртки из мохнатых шкур, молча стояли вокруг стола. Слабый свет лампы освещал их мрачные лица.

— Я тоже хочу сделать завещание, — сказал капитан, когда де Герлах кончил диктовать.

Доктор переглянулся с Амундсеном.

— Вам-то совсем рано! — сказал доктор.

— Нет, нет. Я чувствую, смерть близка. Пишите.

Кук снова наклонился над столом, положив перед собой чистый лист бумаги. Капитан диктовал еле слышно.

— Подпишитесь! — сказал доктор и пододвинул бумагу к Амундсену.

Амундсен расписался. За ним поставили свои подписи механик Виктинг и штурман Бруль. Всё было сделано по закону.

— А теперь... пусть команду над судном и экспедицией примет Амундсен, — сказал начальник экспедиции. — Вы не возражаете, капитан?

— Да, да. Я согласен, — подтвердил капитан.

Кук записал распоряжение в вахтенный журнал и подал его капитану и начальнику экспедиции.

Де Герлах и Лекуант расписались. Доктор подал вахтенный журнал Амундсену.

— Примите команду.

Это была ответственная минута в жизни Амундсена. Он — начальник полярной экспедиции! Но нет, он и виду не показал, что волнуется: молча расписался, и все, не говоря ни слова, вышли из каюты.

— Итак, дорогой Амундсен, дело теперь за вами, — сказал доктор, когда закрылась дверь в каюту капитана. — Надо спасать людей.

Амундсен положил руку на плечо Бруля.

— Слушайте, Бруль! Немедленно вызовите всех здоровых матросов наверх.

— Есть позвать всех здоровых наверх! — улыбаясь, проговорил Бруль и поспешно пошёл в кубрик к матросам.

На палубу поднялись только четыре матроса, Бруль и Виктинг. Все остальные были больны.

— Мы спустимся на лёд и выкопаем из снега убитых тюленей и пингвинов, — негромко сказал Амундсен. — Джемс, скажи коку, чтобы он сейчас же растопил печь. Сегодня у нас будет обед из свежего мяса.

Джемс весело откликнулся:

— Есть сказать повару, чтобы растопил печь!

Он побежал в камбуз, а три матроса, Бруль, Виктинг, доктор Кук и Амундсен, захватив лопаты и топоры, спустились на лёд. Метели нанесли вокруг корабля горы снега. Туши тюленей и пингвинов были спрятаны в снегу возле носа корабля. Амундсен шёл впереди с фонарём в руках. Остановившись у какого-то длинного сугроба, он бодро сказал:

— Приступайте. Нынче мы пообедаем на славу!