ЦРУ против СССР - Яковлев Николай Николаевич. Страница 45

Эта в высшей степени показательная цитата взята из книги Белла, опубликованной в 1960 году, которую он также назвал «Конец идеологии». Под всем этим Белл имел в виду прежде всего конец левой идеологии. «Под концом идеологии, – был вынужден заметить даже его друг Ирвинг Кристол, тот самый редактор, напечатавший статью Шилса с тем же заголовком (на деньги ЦРУ. – Н. Я.), – г-н Белл, по всей вероятности, имеет в виду крах социалистического идеала».

Белл со всей компанией объявил о смерти идеологии примерно так, как в свое время объявлялось о смерти королей: «Король мертв! – говорили придворные. – Да здравствует король!» [192]

Иными словами, смерть социалистической идеологии во имя безраздельного господства буржуазной! Вот чего домогался легион западных писак, которые с подачи г-на Белла (а как только что разъяснил Ходжсон, и ЦРУ) исступленно развивали тезис о настоятельной необходимости немедленного введения «деидеологизации» по всему миру. От этой основной концепции отпочковались теории «свободы творчества», «беспартийности» и т. д. и т. п., каковые надлежит осуществить, разумеется, в первую очередь в Советском Союзе. Те, кто в нашей стране заявил о том, что они «мыслят иначе», и приступили независимо от личных намерений к реализации схемы ЦРУ.

С середины пятидесятых годов в Советском Союзе началась большая и серьезная работа по укреплению социалистической законности. Речь шла об укреплении социалистических принципов в строительстве нового общества на пути к конечной цели – коммунизму. Забота о развитии социалистической демократии, острая критика негативных явлений периода культа личности, естественно, нашли отражение в духовной жизни народа.

Нашлись отдельные люди, которые по ряду причин, обычно личного свойства, выбрали для себя занятие – они начали распространять слухи, порочащие советский строй, а укрепление социалистической законности восприняли как сигнал к вседозволенности и нарушению норм жизни социалистического общества. Во всяком случае, они объявляли себя «идеологически» свободными. Каждый из них и все они вместе были ничто в многомиллионной толще советского народа, если бы не западные спецслужбы и массовые средства пропаганды, в первую очередь США. Стоило этим, как их стали называть, «диссидентам», или «инакомыслящим», заявить, в основном по подсказке с Запада, о себе, как исполинская волна радости прокатилась по всем подразделениям ЦРУ. Вот она, долгожданная «оппозиция» советскому строю, штурмовой отряд в «психологической войне» против СССР! То, что возникновение этой «оппозиции» отражало широко запланированную операцию «психологической войны», сомнений не вызывает.

Ныне, когда от начала описываемых событий нас отделяет более двадцати лет, истоки «инакомыслия» в СССР выразители настроений этой ничтожной кучки изображают в лирических тонах освобождения от «идеологии». В 1978 году Синявский, давно отбывший наказание за антигосударственную деятельность и выехавший из СССР, затеял издание в Париже крошечного журнальчика «Синтаксис». Первый номер он посвятил Гинзбургу, который, если верить Синявскому, невинно пострадал. И в нем указал генезис «самиздата» – нелегальных пасквилей, которые «инакомыслящие» распространяли среди своих. По «Синтаксису», дело начиналось неожиданным открытием «того простого факта, что поэзия, существующая без разрешения, может быть без разрешения напечатана. Так начинался „самиздат“, хотя еще и не было в ходу это слово. Книжки стихов, собранных Александром Гинзбургом, остались памятником поэтического опьянения конца пятидесятых годов… Александр Гинзбург – судьба его известна – от поэтических сборников перешел к составлению и изданию „Белой книги“. „Самиздат“ пророс „Хроникой“. Но начинался он со стихов».

Стоп. Нужно все-таки объяснить и сделать небольшое отступление. Сборники именовались «Синтаксисом», но воспроизвести их содержание как по соображениям соблюдения нравственности, так и по причине соразмерного порнографии грязного политического содержания, хотя при этом настаивалось, что в них нет «идеологии», совершенно невозможно. Синявский примерно в те годы начал печатать на Западе свои «самиздатовские» антисоветские пасквили, спрятавшись под псевдонимом Абрам Терц. Совершенно естественно, что ему тогда и по сей день рифмоплетство, подбиравшееся Гинзбургом, было милее всего. Главное – «свобода творчества», а вот на Руси ее никогда не было. Ни теперь, ни прежде. Взять хотя бы Пушкина. В самом деле, разъяснил Абрам Терц в книге «Прогулки с Пушкиным», выпущенной на Западе в 1975 году, разве мог внести что-либо приметное великий русский поэт по сравнению с тем, что одобряли Гинзбург и Синявский?!

Пушкинское наследие – любовь к родине, гражданственность – бесценный дар нашего народа! С этим Пушкин вошел на века в отечественную и мировую литературу. Об этом ни слова. Вот каким оказывается Пушкин по Абраму Терцу: «Если… искать прототипа Пушкину в современной ему среде, то лучший кандидат окажется Хлестаков, человеческое alter ego поэта… Как тот – толпится и французит; как Пушкин – юрок и болтлив, развязен, пуст». «Кто еще этаким „дуриком“ входил в литературу?» «Пушкин, сколотивши на женщинах состояние, имел у них и стол и дом». «Жил, шутя и играя, и… умер, заигравшись чересчур далеко». «Мальчишка – и погиб по-мальчишески, в ореоле скандала». «Ошалелый поэт». Роман «Евгений Онегин»? Абрам Терц бросает: «Пушкин писал роман ни о чем»… сближал произведения Пушкина с адрес-календарем, с телефонной книгой. «Вместо описания жизни он учинил ей поголовную перепись». А в чем же цель творчества Пушкина? Абрам Терц: «Вез цели. Просто так, подменяя одни мотивы другими: служение обществу – женщинами, женщин – деньгами, высокие заботы – забавой, забаву – предпринимательством». «Что ни придумал Пушкин, позорься на веки вечные – все идет напрокат искусству».

Глумление над Пушкиным Абрама Терца не самоцель, а приступ к главной цели: «С Пушкиным в литературе начался прогресс… О, эта лишенная стати, оголтелая описательность 19-го столетия… Эта смертная жажда заприходовать каждую пядь ускользающего бытия… в горы протоколов с тусклыми заголовками: „Бедные люди“, „Мертвые души“, „Обыкновенная история“, „Скучная история“ (если скучная, то надо ли рассказывать?), пока не осталось в мире неописанного угла… Написал „Войну и мир“ (сразу вся война и весь мир!)». Бойкий Абрам Терц единым махом мазнул по всей великой русской литературе, все выброшены – Пушкин, Достоевский, Гоголь, Гончаров, Чехов, Толстой. Не выдержали, значит, «самиздатовских» критериев. Сделано это не только ввиду мании величия Абрама Терца, ведь он тоже претендует на высокое звание «писателя», а с очевидной гаденькой мыслишкой – хоть как-то расчистить плацдарм, на котором возвысятся некие литературные столпы, свободные от «идеологии», угодные ЦРУ и Абраму Терцу. Дабы новоявленные «гении» выглядели рельефнее.

Один из попавших в то время в сети «инакомыслящих», человек нелегкой судьбы и ныне покойный (почему назовем его Н.), незадолго до смерти вернулся в своих воспоминаниях к окололитературному миру тех лет и, проклиная наваждение, оставил горькие, рвущие сердце зарисовки становления «идеологически свободного самиздата», появления тех, кого на Западе объявили «истинными выразителями» дум и чаяний советских людей. Он был одаренным человеком – Н., судите сами, как он мог писать и как умел страстно ненавидеть собственное прошлое:

«Теперь заглянем в салоны, в литературные салоны Москвы шестидесятых годов. Такими „салонами“ считали квартиры некоторых литературных вдов и полулитературных дам, где собиралось „избранное общество талантливых представителей литературы и искусства“.

Большой удачей считалось заполучить на вечер в такой салон одного, а лучше двух представителей старшего поколения деятелей культуры. В этом случае вечер считался удавшимся. Впрочем, некоторые маститые деятели весьма охотно посещали такого рода салоны. Туда, на «литературные вечера» стало модным приглашать молодых, начинающих поэтов, писателей, художников и просто «выдающихся молодых людей» совместно с девицами богемного вида, которых хотелось бы назвать одним весьма нелитературным словом. А «маститые» с некоторых пор почитали для себя обязанностью почаще общаться с современной молодежью. На всякий случай: «Кто их знает, мало ли что может быть…» Атмосфера «литературных вечеров» с генералами, то бишь маститыми деятелями, была насыщена запахом коньяка и кофе. Молодые поэты и начинающие писатели читали свои сочинения. Именитый, выпив коньяку, изрекал что-нибудь благожелательное, дарил два-три анекдота из жизни литературной, выпив еще, неопределенно, но многозначительно высказывался, насчет либерализации и демократических преобразований. «Выдающиеся молодые люди» смутно и глухо ворчали что-то ругательское, поминая нехорошими словами «литературных жандармов» и КГБ. Богемные девицы курили, принимали разные позы, таинственно шептались, хихикали и вздыхали. Им хотелось замуж за писателя с собственной «Волгой».