Когда Ницше плакал - Ялом Ирвин. Страница 9

ГЛАВА 3

Отвернувшись от окна, Брейер потряс головой, отгоняя образ Лу Саломе. Затем он дернул висящий над его столом шнурок, давая фрау Бекер сигнал приглашать пациента, ожидающего в приемной. Герр Перлрот, сутулый человек с длинной бородой еврея-ортодокса, неуверенно вошел в кабинет. Как вскоре узнал Брейер, пять лет назад герр Перлрот перенес травму — тонзиллэктомию, ему удалили миндалины. Память об этой операции была столь ужасной, что он до сих пор не хотел обращаться к врачам. Даже в сложившейся ситуации он откладывал визит до тех пор, пока «безнадежное состояние», как он выразился, не оставило ему иного выхода. Брейер немедленно отбросил все свои врачебные замашки, вышел из-за стола и сел на стул рядом, как только что с Лу Саломе, чтобы просто поболтать со своим новым пациентом. Они поговорили о погоде, о новой волне еврейских иммигрантов из Галиции, о подстрекательстве антисемитских настроений Австрийским Союзом Реформаторов, об их общих корнях. Герр Перлрот, как и почти все члены еврейской общины, знал и уважал Леопольда Брейера, отца Йозефа, и через несколько минут доверие к отцу перешло и на сына.

«Итак, герр Перлрот, — начал Брейер, — чем я могу вам помочь?»

«Я не могу мочиться, доктор. Весь день и всю ночь. Мне нужно в туалет. Я бегу туда, но ничего не получается. Я стою, стою, в конце концов падает несколько капель. Через двадцать минут — опять. Мне опять хочется в туалет, но…»

Задав еще несколько вопросов, Брейер уже точно знал, в чем причина мучений герра Перлорта. Судя по всему, предстательная железа пациента перекрыла уретру. Оставалось выяснить только одно: было ли это доброкачественное увеличение простаты или же это был рак. При ректальном пальпировании Брейер не обнаружил твердых раковых узелков, вместо этого он нащупал рыхлое доброкачественное увеличение.

Услышав, что признаков рака нет, repp Перлрот расплылся в ликующей улыбке, схватил руку Брейера и впился в нее поцелуем. Но его настроение вновь омрачилось, когда Брейер объяснил, какой курс лечения ему придется проходить, стараясь, насколько это возможно, обнадежить своего пациента: мочеиспускательный канал следовало расширить посредством введения в пенис калиброванных металлических стержней, «зондов». Сам Брейер не занимался такими процедурами, поэтому он направил герра Перлрота к своему шурину Максу, урологу.

Когда герр Перлрот ушел, было шесть с небольшим. В это время Брейер выезжал к пациентам на дом. Он собрал свой вместительный черный кожаный докторский саквояж, надел отороченное мехом пальто и цилиндр и вышел на улицу, где его ждал кучер в запряженном двумя лошадьми экипаже. (Пока он обследовал герра Перлрота, фрау Бекер подозвала с ближайшего перекрестка Dienstman'a— красноглазого, красноносого посыльного, который носил огромную форменную бляху, остроконечную шляпу и армейское пальто цвета хаки с эполетами, которое было ему явно велико, — и дала ему крейцер, чтобы он сбегал за Фишманом. Брейер, который был богаче большинства венских терапевтов, предпочитал арендовать экипаж на год, нежели нанимать его каждый раз по необходимости.)

Как обычно, он дал Фишману список пациентов, которых надо было объехать. Брейер обслуживал пациентов на дому два раза в день: сначала рано утром, после легкого завтрака, состоящего из кофе и хрустящих треугольничков Kaisersemmel [3], а потом в конце рабочего дня, после приема пациентов в кабинете, как было и сегодня. Как и большинство венских терапевтов, Брейер направлял пациентов в больницу только в самых экстренных случаях. Не только потому, что дома больные получали лучший уход, но и потому, что так они не рисковали подхватить инфекционные заболевания, которые так часто свирепствовали в общественных больницах.

Как следствие, запряженный двумя лошадьми экипаж Брейера редко простаивал без дела; на самом деле это был передвижной кабинет, набитый специализированными журналами и справочниками. Несколько недель назад он пригласил своего знакомого молодого терапевта Зигмунда Фрейда провести с ним весь свой рабочий день. Возможно, это было ошибкой! Молодой человек пытался определиться с выбором специализации, и этот день мог отпугнуть его от общетерапевтической практики. По той простой причине, что, по подсчетам Фрейда, Брейер провел в своем экипаже шесть часов!

Итак, посетив семь пациентов, три из которых были неизлечимо больны, Брейер завершил свой трудовой день. Фишман повернул к кафе Гринстейдл, где Брейер обычно пил кофе с компанией терапевтов и ученых, которые на протяжении пятнадцати лет каждый вечер встречались в одном и том же заведении, где для них был зарезервирован столик в самом уютном уголке кафе.

Но сегодня Брейер изменил своей привычке: «Отвези меня домой, Фишман. Я слишком устал, да и промок, чтобы сидеть в кафе».

Откинувшись на черную кожу спинки сиденья, он закрыл глаза. Этот изматывающий день начался плохо: разбуженный кошмаром, он не мог уснуть до четырех часов утра. Утреннее расписание было насыщенным: десять вызовов и девять пациентов на прием. Еще несколько пациентов днем, а потом увлекательная, но потребовавшая много сил беседа с Лу Саломе.

Даже сейчас он не был властен над своим разумом. Его вероломно захватили мечты о Берте: завладеть ее рукой, прогуливаться с ней по теплому солнцу, далеко от ледяной серой венской слякоти. Однако вскоре и в них ворвался нестройный поток образов: его брак разрушен, дети становятся недостижимыми, а сам он навсегда покидает эти берега, уплывая с Бертой навстречу новой жизни в Америке. Эти мысли преследовали его. Он ненавидел их: они крали его мирное существование, они были чужды ему — сколь неосуществимы, столь и нежеланны. Однако он впускал их: единственная альтернатива — изгнание Берты из его разума — казалась немыслимой.

Экипаж с грохотом пересекал дощатый мост над рекой Веной. Брейер наблюдал за пешеходами, спешившими домой с работы. В большинстве своем это были мужчины, каждый из которых держал черный зонт и был одет почти так же, как и он сам: черное пальто, отороченное мехом, белые перчатки и черный цилиндр. Вдруг он заметил знакомую фигуру. Невысокий мужчина с непокрытой головой и аккуратной бородкой обгонял идущих, словно пытаясь выиграть гонку. Эта энергичная походка — ее ни с чем не спутаешь! Сколько раз в венских лесах он старался не отставать от этих стремительных ног, которые замедляли шаг лишь в поиске Herrenpilze — крупных грибов с треугольной шляпкой, растущих среди корней черных елей.

Попросив Фишмана подъехать к тротуару, Брейер открыл окно и крикнул: «Зиг, куда путь держишь?»

Его молодой друг, в грубом, но качественном синем пальто, закрыл зонт и обернулся к фиакру; затем, узнав Брейера, ухмыльнулся и ответил: «Я иду на Бекерштрассе, 7. Самая очаровательная женщина в мире пригласила меня отужинать с ней».

«Ах! У меня ужасные новости! — рассмеялся в ответ Брейер. — Ее самый очаровательный муж как раз сейчас направляется домой! Залезай, Зиг, поехали со мной. Я закончил все на сегодня и слишком устал, чтобы ехать в Гринстейдл. У нас будет время поболтать до ужина».

Фрейд отряхнул свой зонт, раздавил окурок и запрыгнул в экипаж. Внутри было темно, свеча, горящая в салоне, давала больше тени, чем света. Помолчав секунду, он заглянул другу в лицо: «У тебя усталый вид, Йозеф. Длинный день?»

«Трудный день. Он начался и закончился с визита к Адольфу Фиферу. Знаешь его?»

«Нет, но я читал отрывки некоторых его работ в NeueFreiePresse. Прекрасный писатель».

«Детьми мы играли вместе. Мы вместе ходили в школу. Он был моим пациентом с самого начала моей практики. В общем, около трех месяцев назад я поставил ему диагноз: рак печени. Он разрастается, словно пожар в джунглях, и теперь у него прогрессирующая обструктивная желтуха. Знаешь, что будет потом, Зиг?»

«Ну, если произойдет закупорка желчного протока, его желчь будет впитываться в кровь до тех пор, пока он не умрет от отравления желчью. Однако до этого он впадет в желчную кому, так ведь?»