В городе Хило, штат Гавайи - Янссон Туве Марика. Страница 4

— Они такие дешевые, — сказал он, — сказочно дешевые, а главное, никто на всей улице не украсил бар орхидеями.

— Еще бы, — заметила я, — Все-таки это не отель «Хилтон», зачем выставлять себя на посмешище?

Он ничего не понял и очень расстроился, поэтому я поставила весь этот мусор в банку и сказала, что отнесу букет бабушке как рождественский подарок от Франца.

Он вознамерился тут же идти к бабушке, но я сказала, что спешить некуда.

— Нет, давай отнесем их сейчас, — попросил Франц. — Она должна получить их как можно скорее.

Я взяла цветы и откинула портьеру в бабушкиной комнате, Франц шел за мной по пятам, отделаться от него было не так-то просто.

— Зачем ты их сюда притащила? — спросила бабушка. — Они воняют! Сейчас же унеси их во двор!

— Что она сказала? — прошептал Франц.

— Она очень тронута, — ответила я. — Но у нас на островах есть старинный обычай: если молодой человек дарит цветы очень старой женщине, она в знак благодарности отдает их ему обратно.

— Это такой символ? — с горячим интересом спросил Франц. — Вроде благословения? Чтобы он подарил их другой, молодой женщине? Таким образом старая как бы благословляет их союз, да?

— Да, что-то в этом роде, — сказала я, отдала ему его веник, и он унес его к себе в комнату.

Вскоре пришел Фредди пропустить рюмочку перед обедом.

— Как дела? — спросил он, и я сразу поняла, что он имеет в виду Франца, но у меня не было желания рассказывать ему об орхидеях.

Фредди сказал:

— Знаешь, он каждое утро ходит убирать берег, и теперь берег стал еще страшнее, чем раньше. Раньше мусор валялся в естественном беспорядке, а он собрал его в кучи. Тебе что, удалось устроить его в службу городской уборки?

— Не говори глупости, — резко сказала я. — Он слишком молодой. Нас не касается, что и где он делает.

— Все ясно, — сказал Фредди. — Прости, прости. Я не имею ничего против твоего замечательного юного туриста.

Фредди вел себя глупо, но я промолчала, и он вскоре ушел. Я заперла бар и занялась приготовлением рождественского обеда. Обычно я говорю прямо все, что думаю. В моем духе было бы сразу велеть Фредди заткнуться, но с тех пор, как у нас поселился Франц, я стала врать, как никогда: может, раньше в этом не было необходимости, а может, мне это просто не приходило в голову. Ведь с бабушкой я либо молчу, либо соглашаюсь — да, да.

Я готовила рождественский обед, которым Франц хотел угостить бабушку. В своем путеводителе он нашел множество странных блюд и заявил, что это типично гавайские блюда. Типичные или не типичные, кто знает. Я по крайней мере о таких даже не слыхала, даже в отелях таких не готовят. Все это я тут же выложила Францу.

— Значит, дело не в том, что они слишком дорогие или их слишком сложно готовить? — подозрительно спросил он.

— Конечно, нет! Поверь мне. А главное, я думаю, что бабушке они не понравятся.

— Хорошо, — сказал Франц. — Согласен. Приготовь что-нибудь, что она любит.

Так что теперь я готовила обед по своему усмотрению, а Франц помогал мне на кухне, когда же он чересчур надоел мне, я отправила его за луком. Бабушка постучала палкой в стену, и я пошла к ней за занавеску, чтобы узнать, что ей нужно.

— Позови сюда своего туриста, — попросила она. — Мне нужно сказать ему одну очень важную вещь.

Я подождала немного, но Франц не возвращался. Бабушка снова постучала в стену. Я поискала Франца в его комнате, потом на заднем дворе, но там его, конечно, не было. И я продолжала заниматься обедом. Через некоторое время я вышла на улицу и увидела его: он стоял под проливным дождем и смотрел на ангелов, со скрипом бивших крыльями на ветру. Я крикнула, чтобы он сейчас же шел домой, бабушка хочет сказать ему что-то очень важное. Франц хотел сперва отнести лук на кухню, но я сказала, чтобы он торопился, время не терпит. Должно быть, я все-таки что-то почувствовала. Откинув занавеску, я пропустила Франца вперед. В комнате царил полумрак: у бабушки слабые глаза, она не выносит яркого света.

— Она спит? — шепотом спросил Франц. Я посмотрела на бабушку, она лежала на спине, руки мирно сложены на большом животе.

— Нет, — сказала я Францу, — она не спит. Она умерла.

— Как — умерла? — Франц весь напрягся, точно струна. — Ведь еще несколько минут назад она была жива и хотела что-то сказать мне!

— Не огорчайся, — сказала я. — Бабушка была очень старая, она устала от жизни.

Он был в отчаянии.

Я бросила готовить обед и увела его в бар, и все время он спрашивал у меня, что же, по моему мнению, бабушка хотела сказать ему. Это ужасно волновало его.

Вообще-то я была рада, что мне больше не придется переводить и дурачить Франца, но вышло иначе. Он продолжал приставать ко мне:

ему непременно нужно было знать, о какой важной вещи хотела ему сказать бабушка. В конце концов я не выдержала.

— Что для тебя сейчас самое важное? — спросила я.

— Все! Все! — воскликнул Франц, он заплакал и начал беспорядочно рассказывать, что нет такого человека, который бы сказал ему, как он должен распорядиться своей жизнью, просто ли честно жить или посвятить жизнь какой-нибудь идее, искать ли смысл жизни или принимать все как должное, стараться увидеть как можно больше, жить внешними впечатлениями или углубиться в себя и так далее и тому подобное, по-моему, он сам не понимал половины из того, что говорил.

В конце концов я налила ему рому и сказала:

— Давай выпьем, помянем ее. Я знаю, ты ей нравился; и она верила, что ты всегда поступишь правильно.

— Это правда? — спросил он и высморкался.

— Конечно.

— Она так и сказала?

— Да, только слов ее я точно не помню. Но смысл был такой: ты должен продолжать делать то, что делаешь.

— Неужели правда? — изумился Франц. — Ну что ж, так и будет. В девяносто семь лет человек знает, что говорит. — Франц успокоился и погрузился в раздумья.

Конечно, он думал о том, что ему нравится в Хило и он хотел бы тут остаться — с чистой совестью, благословленный бабушкой и оплачиваемый мною; он, очевидно, хотел заняться расчисткой берега — этого хобби ему хватило бы на всю жизнь.

Если вам интересно, могу сказать, что через несколько лет Франц таки получил разрешение на работу в службе городской уборки, и я освободилась от ответственности за него. Иногда он заходит выпить чего-нибудь, показывает мне ракушки или какую-нибудь другую находку. Бар завален его находками, я даже изменила название, теперь бар называется «Southern Seashell» [1].

Со временем я окончательно привыкла обманывать Франца, заботясь о его же благе. Потом он тоже начал меня обманывать, но мы оба относимся к этому как к игре.