Ях. Дневник чеченского писателя - Яшуркаев Султан. Страница 11

Сегодня армия нанесла еще один «стратегический» удар по Грозному – разрушила дом старшего брата Дудаева. Целый день его расстреливали, жгли. Это в трех кварталах от меня. Свой дом брат Дудаева построил, когда вкалывал рабочим на Чермете и думать не думал, что будет братом президента.

Опять ходил вниз, к русским пятиэтажкам. Там ждут своих. Вчера их проклинали и сейчас проклинают, но все равно ждут, вижу по глазам. Вид у всех – будто не люди передвигаются, а тени.

Соседский мальчишка ходил на Ташкалу. Поймали его солдаты и выясняют, золотые ли у него зубы во рту. Как-то смог доказать, что не золотые, а с напылением. Дали ему прямо по напыленным и сказали, чтобы рвал когти, пока цел.

Сегодня в Чечне живет не одна тысяча особых пришлых людей. Живут они в домах чеченцев в общем-то как члены семьи, но в качестве домработников. Каких-либо документов обычно не имеют, на учете нигде не состоят, всецело принадлежат своим хозяевам, пока живут у них, но могут и уйти, если захотят. В основном, это элемент, скрывающийся от закона, от жены, семьи. Это может быть и человек, в силу тех или иных обстоятельств оставшийся одиноким, неспособным с собой управиться. В России их называют бичами и бомжами. Есть среди них и преступники, которым надо полежать на дне. Встречаются хорошие мастеровые, попадаются образованные. У некоторых людей странные понятия. Чтобы не платить алименты своим детям, готовы бежать на край света, быть крепостными. Каким аршином они вымеряют свою выгоду, известно только им самим. Если человек совсем распущен, не знает, например, удержу в пьянстве, его или воспитывают, или выдворяют. Но основная масса приживается. Со временем хозяин может устроить своему человеку документы, женить его и отделить на самостоятельное хозяйство. Если в ходе наведения конституционного порядка в Чечне, этих рабов (именно так их будут называть) освободят, им некуда будет деваться. Может, поэтому многие из них пошли в ополчение вместе со своими хозяевами. В оные времена у моего прапрадеда Ногомирзы были два русских пленника. Одного из них звали Георгий. Однажды пленные со всего аула совершили побег. Георгий отказался. После этого Ногомирза усыновил его. У Ногомирзы было шесть сыновей. Свою землю он поделил на восемь частей. По одной доле отдал сыновьям, а Георгию – две, его долю и свою. Сегодня эта земля называется «Герга-цана» – сенокос Георгия, входит в нашу местную топонимию.

Слышен голос через громкоговоритель – пойду узнаю, что такое. Кажется, вертолет. Так оно и оказалось: голос звучал с вертолета. «Сдавайтесь, или все будете уничтожены!.. Внимание, внимание, президентский дворец пал, сопротивление бесполезно, российское объединенное командование предлагает вам сдать оружие. Пункты приема оружия находятся: на улице Алтайской… Предлагаем сдать оружие поселкам Катаяма и Ташкала. В противном случае будете безжалостно уничтожены.» Эта железная птица, видно, еще ничего не поняла. Кто нынче сдаст оружие? Тут, что называется: приди и возьми. О чем она говорит, когда те, кто в свое время не обзавелся оружием, сегодня жалеют об этом, ищут его, добывают в бою. «Президентский дворец пал». Я, кстати, совсем забыл запечатлеть этот «исторический» факт в своей хронике. Он не произвел на меня никакого впечатления. Уверен, что и с моими соплеменниками так же. Нам наплевать на этот дворец – это всего навсего обком КПСС. Вертолет делает снова круг и повторяет: «Сдавайтесь!.. Будете уничтожены… Пункты приема оружия находятся там-то…»

Горные тропы, подъемы, спуски прекрасно тренируют тело. Среди чеченцев совсем не было толстых, обрюзглых. Женщины были, как русские борзые или, если сказать красиво, – как серны и лани. Особенно красивы были ингушки. Это и сейчас так. Жили чеченцы долго, многие – за сто лет. У нас были искуснейшие лекари, которые лечили не тарабарщиной, а лекарствами из трав. До наших дней сохранилась довольно развитая народная медицинская терминология. Пульс называется «синпха» – буквально: жила души, жила жизни. Развиты были хирургия и массаж, особенно головы. Если у вас трещит голова, многие из нас и сегодня буквально рукой снимут боль. Чеченцы вообще не знают болезней типа мигрени. Между прочим, пишущий эти строки тоже в некотором смысле специалист. Это наследственное. Мои предки были прославленными врачевателями, я уже говорил, что они делали операции на мозге. Об их искусстве ходили легенды и немало анекдотов. Широко применялся раствор соли как антисептик, молочная сыворотка, шерсть, курдюк, то есть овечий жир. Пробитую голову очищали от костных осколков и заделывали дыру курдюком. И срасталось, жил человек! Мне один старик показывал такую голову – свою. Ее ему залатал мой дед.

Чеченец никогда не шел в лес с топором на плече, держал его под мышкой, чтобы не смущать деревья. Это было не суеверие, а почитание природы.

Был у Сапарби. Хотел попросить у него бензина для лампы. Говорил, что у него есть. Он добавляет в бензин соль, и тот горит как керосин. Сапарби пожилой человек, но пьет. Вчера он здорово набрался и сегодня целый день лежит. У него ночевал родственник, парень лет тридцати. Зовут Шамилем. Он воюет. Бывает в центре. По его словам, там много таких ребят, как он, и становится все больше. Передаю здесь его рассказ от первого лица:

– Мы были с Вахой. Ваха ингуш и хороший парень. Я был вооружен, а Ваха нет. Он попросил меня, чтобы я пошел с ним до Катаямы. У него тяжело больной отец, и Ваха хотел вывезти его из города. Стрельба была такая, что глаза не открыть. Мы не знали, что делать. Не было сил двинуться с места. Тут мы увидели, как один здоровый парень, русский корреспондент, с фотоаппаратом и видеокамерой и с какой-то биркой на груди, спокойно пошел по улице, даже не пригибаясь. Его смелость нас ошеломила и вызвала зависть. Мы тронулись за ним. Когда пули летали совсем густо, русский опускался на корточки у стены дома, минуту сидел и опять шел дальше. Мы повторяли его движения. На нас он не обращал внимания. Дома по всему Ленинскому проспекту разрушены, стены пробиты насквозь. И мы проходили через пробоины. Добрались до совминовского моста. Там огонь был шквальный. Наткнулись на группу наших ребят. Они выбирали удобный момент для броска через мост. Все залегли за бетонный парапет. Там, кроме русского корреспондента, за которым мы шли, было еще много иностранных журналистов. Они тоже готовились к броску через мост. Среди них была молодая женщина. Тут одного иностранца ранило в голову, и он стал умирать. Молодая женщина кричала: «Ноу! Ноу! Ноу!». Умирающий, видно, кем-то приходился ей. Кричала она громко, и было ее жалко. Ждать надоело, и мы группами по два-три человека перебежали мост. По мосту ударила мина, но больше никого не убило. Мы с Вахой пошли в сторону универмага. Горел верхний этаж пятиэтажного дома. Из окон било пламя и слышался жуткий крик русской женщины. При такой плотности огня помочь ей было невозможно. Добрались до Дома печати. Там множество трупов солдат в ужасном состоянии. На многих уже нет мяса, а только скелеты, обглоданные собаками. Много и собак убитых. Я просто не мог идти, видя эти трупы, и предложил Вахе перелезть через бетонный забор на территорию главснаба. Там оказалось еще больше трупов, они лежали в обгоревших комбинезонах, по-разному скрюченные. Нам стало жутко. К отцу Вахи мы пришли в четыре часа утра. Ваха сразу повез на «жигулях» своего отца из города. С ним была его сестра. Он хотел вывезти их в Назрань. Они попали под обстрел. Вахе снесло полчерепа, сестре осколок попал в живот, а отец остался жив.»