Морской пейзаж - Ясуока Сётаро. Страница 9

Гибель курицы не заставила отца отказаться от своего плана.

В тот год зимой пришло письмо от дяди, в котором он просил освободить дом. Как-никак он принадлежал ему. Дом потребовался под общежитие для рабочих завода, где он был управляющим. Письмо пришло вскоре после того, как продали землю в Сэтагая, где стоял их сгоревший дом. Они совсем уж решили переселиться в Коти, но не были уверены, что на родине отца их приютят. Вернувшись с одной-единственной курицей, отец ни словом не обмолвился, что там произошло, – из этого можно было заключить, что на помощь родни надеяться не приходилось. Так что ехать, в общем-то, было некуда. В таком примерно смысле мать и ответила дяде. Она написала, что они не уверены, примут ли их в Коти, к тому же Синтаро болен и перевозить его нельзя; не согласится ли дядя оставить их в доме, где они живут, до тех пор, пока Синтаро сможет перенести переезд. Мать не лгала. Но помимо всего прочего, ей была невыносима мысль вернуться в деревню Я. Такой уж была мать. Вот почему она охотно согласилась с отцом, когда тот сказал ей:

– Может, попробовать нам еще разок завести кур.

Решили как-нибудь наскрести денег и немедленно купить кур. Теперь на этом настаивала мать, где-то раздобыв полезные сведения о преимуществах, которые получит тогда их семья. По новому закону, если съемщик добывает себе средства к существованию, используя снятый дом, домовладелец не вправе выселить его. Кроме того, выяснила она, участок, на котором стоит дом, считается землей, используемой для сельскохозяйственных нужд. Поэтому, точно так же как арендаторам передана государством обрабатываемая ими земля и отнять ее у них никто не вправе, и им нечего опасаться выселения, если они будут держать в саду кур.

– Ну и тип же мой братец, думал, я ничего не знаю, и решил выгнать нас, послушайся мы его, хлебнули бы горя, – возбужденно говорила мать, придя домой с новостями.

Купить, как было задумано, кур у окрестных крестьян оказалось невозможным, и отец с матерью отправились в префектуру Ибараки, где жил один из бывших подчиненных отца. Чтобы отец с матерью вместе покидали дом – такого еще не бывало с тех пор, как отец окончательно вернулся в Японию.

Никто из них не подумал, насколько безумен этот план, только потому, что каждый представлял его по-своему. Мать решила завести кур, чтобы остаться жить в Кугуинума, для отца разведение кур было целью жизни. А Синтаро относился безразлично и к тому, и к другому. Вид выходивших из дому стариков родителей с большими и маленькими корзинами в руках и за спиной позабавил его, но при этом он почему-то испытывал безотчетное беспокойство. Он лежал, укутавшись с головой в жаркое одеяло, и упорно обдумывал способ самоубийства, хотя совершать его не собирался.

Отец с матерью вернулись через два дня поздно вечером. Увешанные корзинами с курами, они выглядели хуже некуда. Истратив все деньги, привезли двадцать кур. Они заботились об одном – купить побольше кур, а как повезут их домой, и не подумали… Вся их одежда – и военная форма отца, и шаровары матери – была в курином помете, руки и ноги исцарапаны.

– Воды, воды!… – закричал отец, не успев переступить порога.

Извлеченных из корзин кур нужно было срочно напоить. Мать, стащив с плеч корзины, молча повалилась прямо на пол и осталась лежать недвижимо. Куры – и те были для них непомерной тяжестью, а ведь пришлось тащить еще и корм. Назавтра, с трудом поднявшись около полудня, мать без конца рассказывала, сколько трудностей они преодолели, пока добрались наконец до дому: скрывались от экономической полиции, гонялись за курами, которые проделывали в корзинах дыры и вырывались на волю, пересаживались с парома на поезд, с поезда на электричку. И по изможденным лицам отца и матери Синтаро понял, какие тяготы им пришлось вынести в пути. Позже они убедились, насколько безумным был их план.

Пока не закончилось оборудование курятника, привезенных кур поместили под верандой, где была натянута металлическая сетка. Две курицы издохли по дороге, на следующий день после приезда – еще одна, и осталось семнадцать. Главной ошибкой было то, что отец с матерью не подумали о расходах на корм. По расчетам отца, росшего в саду батата и кухонных отходов вполне должно было хватить, но на деле все оказалось не так. Даже самый точный расчет рациона на одну курицу при умножении на семнадцать оказался неточным, еды не хватило, чтобы прокормить всех кур. В страшной тесноте под верандой куры непрерывно дрались из-за корма, и от этого половина его вылетала за сетку и пропадала. Кроме того, кухонные отходы могли обеспечить белками одну курицу, для семнадцати же потребовалось бы семнадцать кухонь. Таким образом, большая часть денег, вырученных за проданную землю, сразу ушла на корм. Вторым просчетом было то, что куры не неслись. В конце осени – начале зимы, когда обновляют поголовье кур, несутся лишь те, которые появились в текущем году, или наиболее ухоженные. Но крестьяне продали отцу и матери лишь старых кур или уж совсем никудышных – это было видно с первого взгляда.

Теперь мать стала относиться к курам враждебно. И еще сильнее возненавидела отца. Она вбила себе в голову, что он завел кур, обманув ее. Он якобы решил разводить их ради собственного удовольствия и подбил ее купить кур, хотя с самого начала знал, что ничего, кроме убытков, это им не принесет, твердила она.

– Ходит вечно с невинным видом, а сам делает все, что ему заблагорассудится. И лицо при этом такое, будто ему невдомек, как страдают окружающие.

…Куры под верандой беспрерывно дрались. Сначала предполагалось – от нехватки корма, но оказалось, они дерутся без всякой причины, не утихая ни на минуту. Самую хилую били все остальные. Когда ей удавалось вырваться, начиналась погоня за другой слабой курицей. Иногда птица, которая была еще вчера самой сильной, вдруг начинала хромать и тут же становилась объектом нападения: у нее выдирали перья, раздирали гребень, и она уже не могла подняться с земли. Грустно было слушать, как курица, на которую налетали со страшным гомоном, душераздирающе кудахча, носилась внизу, ударяясь об пол веранды.

И точно в ответ на ее кудахтанье, принималась кричать мать: – Это ужасно, ужасно! Отец, посмотри, что там делается. Да ты сам стал похож на курицу!

Иногда это случалось во время еды, и отец, который, широко раскрыв испуганные карие глаза, с жадностью глотал кукурузный хлеб, действительно становился похожим на давящуюся едой курицу.

Стоя у каменной ограды, Синтаро смотрел на море. Он не уходил оттуда довольно долго. Даже после того, как солнце зашло… Темное море вспухало тяжелыми валами, в воздухе была разлита свежесть. Синтаро стало зябко. Стоило шевельнуть рукой или ногой, как под одежду сразу же забирался холодный воздух, пронизывая до костей. Он устал оттого, что долго стоял не шевелясь. Отсутствие людей действовало угнетающе.

Еще недавно здесь были пациенты лечебницы. С одной из них Синтаро разговорился. Не считая матери, он в первый раз беседовал со здешней больной. Зная, что она ненормальная. Но их разговор был самым обычным, и он даже не осознал, что ведет его «впервые». Если уж говорить о необычности, то необычной была его непринужденность.

Произошло это так: выкурив сигарету, Синтаро собирался бросить окурок в море. И тут к нему подбежала женщина, только что оживленно разговаривавшая со своими подругами.

– Не бросайте, дайте мне.

Синтаро опешил. Голос, несомненно молодой, никак не вязался с ее внешностью. Дочерна загоревшее улыбчивое лицо должно было принадлежать женщине лет сорока, а голос – двадцатилетней. Рваная бесформенная одежда была подпоясана красным шнурком. Синтаро бросил в море окурок и предложил ей взять новую сигарету.

– Не надо, – сказала она, переводя взгляд с сигареты на Синтаро. – Не надо. Я не курю. Хотела дать одному человеку.

Было ясно, что она говорит неправду.

– Все равно, возьмите. Одну для того человека, а другую выкурите сами, – сказал он, после чего она протянула руку к пачке.