Честь самурая - Ёсикава Эйдзи. Страница 53

По Наруми пронесся слух о том, что князь из соседней крепости Касадэра, заключив союз с Нобунагой, намеревался атаковать Наруми с тыла.

Касадэра принадлежала родственникам клана Имагава, поэтому нападение по приказу клана или в результате сговора с Нобунагой было весьма вероятным.

Слухи разрастались с каждым днем, и Ямабути и их приближенных охватила паника. По мнению большинства, единственным выходом было внезапное нападение на Касадэру. Отец и сын, долгое время проведшие в добровольном заточении, решились наконец на открытые действия. Выступив с войском ночью, они на рассвете атаковали Касадэру.

Слухи о возможном нападении Ямабути будоражили и Касадэру. Гарнизон крепости пребывал в боевой готовности.

Войско Ямабути пошло на приступ, и Касадэра оказалась в тяжелом положении. Не продержавшись до подхода подкреплений из Суруги, воины подожгли собственную крепость и в ожесточенном бою отступили сквозь пламя, а затем обратились в бегство.

Подкрепление из Наруми, неся большие потери, ворвалось в крепость, когда в ней не оставалось и половины защитников. Победа опьянила воинов Ямабути, и они пустились в пляс среди дымящихся развалин, потрясая в воздухе копьями, мечами и мушкетами.

Повсюду раздавались победные кличи. Неожиданно в Касадэре появились пешие и конные воины Ямабути, оставленные в Наруми. Они пришли не строем, а прибежали беспорядочной толпой.

— В чем дело? — спросил потрясенный Саманоскэ.

— Внезапно подошло войско Нобунаги. Узнав о штурме Касадэры, он нагрянул на нас с войском в тысячу человек. Атака была быстрой и дерзкой. С нашими малочисленными силами не оставалось ни малейшей возможности обороны.

Раненый воин с трудом закончил донесение рассказом о том, что крепость взята, а Укон, сын Саманоскэ, не вполне оправившийся после нападения Инутиё, обезглавлен по приказу Нобунаги.

Саманоскэ, только что праздновавший победу, застыл в глубоком отчаянии. Захваченные им Касадэра и ее окрестности лежали перед ним в пепелище.

— Такова воля Небес! — воскликнул он и, вынув меч из ножен, вонзил его себе в живот. Странно, что он усмотрел волю свыше в обстоятельствах, которые создал собственными руками.

Нобунага в один день подчинил себе крепости Наруми и Касадэра. Токитиро, который после восстановления стены долгое время нигде не показывался, услышав, что обе крепости подчинились власти Овари, объявился в Киёсу. Держался он неприметно.

— Не ты ли сеял слухи и смуту в Наруми и Касадэре?

В ответ на расспросы Токитиро лишь молча качал головой.

ЗАЛОЖНИК КНЯЗЯ ЁСИМОТО

Жители провинции Суруга не называли свой главный город Сумпу — для них он был просто Столицей, а крепость в центре Столицы именовали Дворцом. Все обитатели города, начиная с князя Ёсимото и его ближайших сподвижников и заканчивая простыми обывателями, считали Сумпу столицей величайшей и могущественнейшей провинции в Восточной Японии. В городе действительно ощущался столичный блеск, и даже простолюдины старались не отставать от мод и обычаев императорского Киото.

Человеку из Киёсу, приехавшему в Сумпу, казалось, будто он попал в другой мир. Атмосфера, манеры горожан, неторопливость, с которой здешние люди прохаживались по улицам, и даже взгляды, которые они бросали друг на друга, слова, которыми они обменивались на ходу, поражали приезжего. Обитатели Сумпу, уверенные в собственных силах и в могуществе князя Ёсимото, держались непринужденно. О высоком положении многих горожан можно было судить по роскоши их нарядов. На улице знатные особы беспрестанно обмахивались веерами. В Сумпу процветали музыка, танцы и поэзия. Уверенность, читавшаяся на лице у каждого горожанина, была присуща жителям Столицы с незапамятных времен. Сумпу был благословенным городом. В ясную погоду из него можно было увидеть величавую Фудзияму, а в тумане за сосновой рощей возле храма Киёмидэра простиралось спокойное море. Воины Имагавы были сильны, а соседняя Микава, где правил клан Токугава, находилась в вассальной зависимости от Суруги. «В моих жилах течет кровь клана Токугава, и все же я здесь. Соратникам в Окадзаки с трудом удается удерживать мою крепость, провинция Микава существует, но князь и его сторонники насильно разлучены», — втайне вздыхал Токугава.

Он сочувствовал своим вассалам, но, размышляя над положением, в котором находился сам, благодарил судьбу за то, что до сих пор жив.

Иэясу было всего семнадцать лет, но он уже успел стать отцом. Два года назад, сразу же после церемонии совершеннолетия, князь Имагава Ёсимото приказал женить юношу на дочери одного из своих родственников. Первенец Иэясу родился прошлой весной, сейчас ему было шесть месяцев, и юный отец, сидя в кабинете, часто слышал младенческий плач. Жена еще не оправилась от тяжелых родов, и ее держали под наблюдением лекарей.

Плач сына означал для семнадцатилетнего отца голос собственной крови, но он редко заходил взглянуть на малютку. Он не чувствовал в душе той нежности к детям, о которой твердили вокруг. Иэясу признавался себе в том, что подобное чувство ему чуждо. Понимая, что из него не получилось отца и мужа, он испытывал жалость к жене и сыну. Сердце у него болело не столько за семью, сколько за своих бессильных и униженных сторонников в Окадзаки.

Мысли о сыне повергали Иэясу в уныние. Скоро малыш пустится в плавание по океану жизни, где его ждут лишения и надругательства, выпавшие на долю отца.

В пятилетнем возрасте Иэясу отдали заложником в клан Ода. Печаль и страдания, неизменные спутники человеческой жизни, не обойдут и его сына. Со стороны могло показаться, что семья Иэясу живет не хуже князя Имагавы.

Услышав шум в саду, Иэясу вышел на веранду. Взобравшись на дерево, кто-то пытался с улицы перелезть через стену, окружавшую дом и сад. Ветки дрожали и трещали под тяжестью невидимого человека.

— Кто там? — окликнул Иэясу.

Будь это вор, он непременно бросился бы в бегство, однако топота ног не послышалось. Надев сандалии, Иэясу через боковые ворота вышел на улицу. У ворот простерся ниц какой-то мужчина. Рядом с ним стояла большая корзина и лежал посох странника.

— Дзинсити?

— Сколько воды утекло, мой господин!

Четыре года назад с позволения Ёсимото Иэясу посетил в Окадзаки могилы предков. По дороге исчез один из его приближенных, Удоно Дзинсити.

— Ты теперь странствующий монах? — дрогнувшим голосом спросил Иэясу.

— Да, это лучшая маскировка для путешествий по всей стране, — ответил Дзинсити.

— Когда ты прибыл сюда?

— Только что. Решил тайно повидаться с вами.

— Прошло четыре года. Поначалу я получал от тебя подробные отчеты, но с тех пор, как ты отправился в Мино, связь с тобой оборвалась. Я подозревал самое худшее.

— В Мино я угодил в разгар войны. Проверка на границах и заставах была чрезвычайно строгой, и я не мог сообщить о себе.

— Значит, ты побывал в Мино? Долго ты там пропадал.

— Год войны я провел в Инабаяме. Как вам известно, крепость Сайто Досана разрушена, а Ёситацу стал правителем Мино. Когда там все успокоилось, я перебрался в Киото, потом в Этидзэн, обошел северные провинции и двинулся в Овари.

— А в Киёсу удалось побывать?

— Да.

— Расскажи поподробнее. Находясь в Сумпу, я могу представить события в Мино, но положение клана Ода мне неизвестно.

— Составить к вечеру письменный отчет?

— Нет, писать не нужно.

Иэясу отвернулся от Дзинсити, задумавшись о чем-то.

Дзинсити был его глазами и ушами во внешнем мире. С пятилетнего возраста Иэясу жил у Оды, потом у Имагавы на правах не то изгнанника, не то заложника. Он и сейчас пребывал в таком положении. Иэясу с малолетства не знал жизни на свободе. Заложник постепенно привыкает безразлично относиться к окружающему миру. Невольник может полагаться только на себя. Несмотря на подневольную жизнь, а может, из-за постоянного тревожного ожидания, в котором он находился с малых лет, Иэясу строил великие планы на будущее.