Десять меченосцев - Ёсикава Эйдзи. Страница 25

Осуги возмутилась.

– Не твое дело, бродяга! Отвечай, где Оцу!

– Думаю, в своей комнате.

– Конечно, как я не сообразила! – пробормотала старуха. – Я велела следить ей по ночам за Такэдзо, так что к утру Оцу утомилась. Кстати, – назидательно произнесла Осуги, – не твоя ли обязанность, Такуан, сторожить Такэдзо днем?

Не дожидаясь ответа, Осуги решительно направилась к криптомерии. Она долго, как завороженная, стояла под деревом, задрав голову. Затем, словно очнувшись от забытья, засеменила по дороге в деревню, опираясь на палку из шелковицы.

Такуан вернулся в келью, где и пробыл до вечера.

Комната Оцу находилась недалеко от кельи Такуана. Весь день сёдзи в комнате Оцу не открывались, за исключением моментов, когда служка приносил ей лекарство или глиняный горшок с густым рисовым отваром. Ночью Оцу нашли полумертвой под дождем. Несмотря на ее крик и сопротивление, девушку внесли в комнату и напоили горячим чаем. Настоятель сурово отчитал Оцу, которая молча сидела, привалившись к стене. К утру у нее появился сильный жар, и она едва приподнимала голову, чтобы выпить отвар.

Опустилась ночь. В отличие от прошлой ярко светила луна, ясная и четкая, будто в небе вырезали аккуратное отверстие. Когда все вокруг стихло, Такуан отложил книгу, надел деревянные сандалии и вышел из кельи.

– Такэдзо! – позвал он.

В вышине колыхнулась ветка, и сверкающие капли посыпались на землю.

– Бедный парень, у него нет сил ответить, – сказал сам себе Такуан. – Такэдзо! Такэдзо!

– Что тебе надо, подлый монах? – раздался сверху свирепый голос. Обычно невозмутимый Такуан растерялся.

– Ты вопишь слишком громко для человека, находящегося у врат смерти. Ты случаем не рыба или морское чудище? Ты вполне протянешь еще дней пять-шесть. К слову, как там твой живот? Не тянет к земле?

– Не болтай ерунду, Такуан. Отруби мне голову, и дело с концом!

– Не спеши! Такое дело суеты не терпит. Если отрубить голову прямо сейчас, она свалится на меня и укусит.

Такуан в задумчивости уставился на небо.

– Великолепная луна! Счастливчик, любуешься ею с очень удобной позиции.

– Ну держись, негодный монах! Покажу, на что способен Такэдзо. Напрягая все силы, Такэдзо начал раскачиваться вместе с веткой, к которой был привязан. Сверху посыпались иглы, куски коры, но стоявший под деревом монах оставался невозмутимым, нарочито безразличным.

Такуан стряхнул мусор и снова взглянул вверх.

– Вот сила духа, Такэдзо! Такая злость благотворна. Давай, Такэдзо! Соберись с силами, докажи, что ты настоящий мужчина, покажи всем, на что способен. Ныне принято считать, что преодолевать гнев – значит проявлять мудрость и силу воли. Я заявляю, это – глупость. Мне противно смотреть на сдержанных и благоразумных молодых людей. У них больше энергии, чем в их родителях, и они должны проявлять ее. Не сдерживайся, Такэдзо! Чем неистовее ты будешь, тем лучше.

– Ну, погоди, Такуан! Я перетру веревку зубами, и тогда тебе от меня не уйти! Разорву на куски!

– Это угроза или обещание? Если ты всерьез, то я дождусь тебя внизу. Уверен, что выпутаешься из веревок до собственной смерти?

– Заткнись! – прохрипел Такэдзо.

– Ты воистину могуч, Такэдзо! Вон как дерево раскачал! Но я не чувствую, чтобы тряслась земля. Как ни печально, но беда в том, что ты слаб. Твой гнев – лишь вспышка досады, а настоящий мужчина впадает в гнев от морального негодования. Гнев по пустякам – удел женщин, постыдный для мужчины.

– Ждать тебе недолго, – доносилось сверху, – скоро сверну тебе шею!

Такэдзо напрягался всем телом, но веревка не поддавалась. Такуан, понаблюдав за тщетными усилиями, дал дружеский совет:

– Может, хватит упрямиться, Такэдзо? Толку никакого. Выдохнешься, а какой прок от этого? Можешь извиваться сколько вздумается, но тебе не сломать одной-единственной ветки на дереве, не говоря уже о том, чтобы оставить вмятину на вселенной.

Такэдзо застонал. Приступ ярости прошел. Он понял, что монах прав.

– Осмелюсь предположить, что твои силы разумнее обратить на благо страны. Ты должен сделать что-то для других, хотя начинать уже поздновато. Если ты пойдешь по этому пути, то сможешь повлиять на богов, даже на вселенную, не говоря уже о простых смертных. – В голосе Такуана зазвучали назидательные нотки. – К огромному сожалению, ты больше похож на животное – вепря или волка, хотя и рожден человеком. Прискорбно, что такой красивый юноша заканчивает жизнь, не успев стать человеком! Большая утрата!

– Это ты, что ли, стал человеком? – спросил Такэдзо и сплюнул.

– Послушай, дикарь! Ты всегда слепо верил в грубую силу, полагая, что тебе нет равных. Ну, а где ты теперь?

– Мне нечего стыдиться. Мы с тобой не бились в честном бою.

– Если поразмыслить, Такэдзо, то не так уж это важно. Тебя уговорили и перехитрили, вместо того чтобы схватить с помощью кулаков. Поражение есть поражение. Не знаю, нравится ли тебе, но я сижу внизу на камне, а ты висишь на дереве. Правда, разница?

– Грязная игра! Ты трус и обманщик.

– Я не сумасшедший, чтобы брать тебя силой. Физически ты гораздо сильнее. Человеку не побороть тигра. К счастью, ему нет в этом нужды, как правило, потому что он умнее зверя. И большинство людей считают, что тигр уступает человеку.

Неизвестно, услышал ли Такэдзо доводы монаха, но невольник хранил молчание.

– То же относится к твоей так называемой смелости. Судя по твоим поступкам, она сродни дикости зверя, которому неведома ценность человеческой жизни. Это не та смелость, что делает из человека истинного самурая. Подлинной смелости не чужд страх. Она боится того, чего следует бояться. Достойные люди страстно дорожат жизнью, оберегают ее, как бесценное сокровище. Смелые люди жертвуют жизнью и с достоинством умирают ради высоких целей.

Сверху не доносилось ни звука.

– Вот почему мне жаль тебя. Рожденный сильным и выносливым, ты не обладаешь ни мудростью, ни знаниями. Ты усвоил не самое ценное из «Бусидо» и не овладел секретами добродетели. Рассуждают о слиянии Пути Познания и Пути Воина. В гармонии они становятся единым целым. Есть лишь один Путь, Такэдзо.

Дерево было немо, как и камень, на котором сидел Такуан. В ночной тишине не раздавалось ни звука. Такуан медленно поднялся.

– Подумай еще ночь над моими словами, Такэдзо. Потом я отрублю тебе голову.

Такуан, задумчиво кивнув, медленно зашагал прочь, поникнув головой. Не прошел он и двадцати шагов, как послышался взволнованный голос Такэдзо.

– Подожди!

Такуан обернулся.

– Зачем?

– Вернись!

– Только не говори, что хочешь послушать меня. Неужели взялся за ум?

– Такуан, спаси меня!

Мольба прозвучала пронзительно и горько. Ветвь задрожала, словно само дерево разразилось рыданиями.

– Я хочу стать лучше. Я понял, какое счастье родиться человеком. Я полумертв, но понимаю, что значит жить. И теперь, когда я познал это, жизнь моя сведена к тому, чтобы висеть в путах на дереве. Самому мне не исправить содеянного.

– Наконец ты начал что-то соображать. Впервые в жизни ты говоришь, как человек.

– Я не хочу умирать! – воскликнул Такэдзо. – Хочу жить, хочу немедленно начать все заново!

Рыдания сотрясали тело Такэдзо.

– Такуан, пожалуйста, помоги мне, помоги!

Монах покачал головой.

– Извини, Такэдзо, это не в моей воле. Правит закон природы. Ты не можешь переделать содеянное. Такова жизнь. Она дается лишь раз в бренном мире. Ты не можешь прирастить себе голову, отрубленную противником. Сочувствую, но не могу развязать веревку, завязанную не мной. Ты сам завязал ее. Могу только дать совет. Попробуй встретить смерть смело и спокойно. Прочитай молитву с надеждой, что кто-то ее услышит. И ради твоих предков, Такэдзо, постарайся уйти с миром.

Стук деревянных сандалий-гэта Такуана постепенно затих. Монах ушел. Такэдзо уже не плакал. Следуя наставлению монаха, он закрыл глаза. В нем свершалось таинство великого пробуждения. Такэдзо забыл обо всем. Ушли мысли о жизни и смерти, мириады звезд мирно светили в ночи, и легкий ветерок пробегал по ветвям. Такэдзо продрог.