Десять меченосцев - Ёсикава Эйдзи. Страница 35
Сэйдзюро сидел в комнате, выходящей на реку, и пил сакэ. Око и Акэми держались радостно и приветливо, словно забыв про вчерашний вечер. Мать и дочь о чем-то уговаривали Сэйдзюро.
– Так вы берете нас с собой?
– Хорошо! Соберите закусок и сакэ не забудьте!
Речь шла о представлении Окуни Кабуки, которое устраивалось на берегу реки на улице Сидзё. Спектакль с музыкой, танцами и декламацией пользовался в городе невероятным успехом. Его придумала жрица по имени Окуни из храма Идзумо, и у представления объявилось множество подражателей. В оживленных кварталах вдоль реки появились балаганы, на подмостках которых исполнительницы соревновались в привлечении зрителей. Они для разнообразия включали в представления песни и танцы разных провинций. Актрисы, прежде зарабатывавшие в веселых кварталах, сейчас были желанными гостями в лучших домах столицы. Многие женщины выступали под мужскими именами, в мужских костюмах, разыгрывая захватывающие боевые сцены, демонстрируя воинские доблести.
Сэйдзюро смотрел на реку через раздвинутые сёдзи. Под маленьким мостом на улице Сандзё женщины полоскали белье, а по мосту взад-вперед проезжали мужчины верхом на лошадях.
– Они еще не готовы? – с раздражением спросил Сэйдзюро. Наступил полдень. Сэйдзюро уже не хотел смотреть представление, маясь от похмелья и ожидания.
Тодзи, все еще переживая вчерашнюю оплошность, был непривычно тих.
– С женщинами неплохо прогуляться, – ворчал он, – но когда все уже готовы к выходу, они вдруг заявляют, что у них прически не в порядке, а пояс-оби повязан косо. Кого угодно выведут из терпения!
Сэйдзюро вспомнил про свою школу. Ему чудились удары деревянных мечей и треск скрещенных копий. Что говорят ученики о его отсутствии? А младший брат Дэнситиро, конечно, неодобрительно прищелкивает языком.
– Тодзи, – сказал Сэйдзюро. – Я вообще-то не хочу с ними смотреть Кабуки. Пошли домой!
– Но ты обещал.
– Да, но…
– Они вне себя от счастья. Они не простят, если мы откажемся. Пойду потороплю их!
Пройдя по коридору и заглянув в комнату хозяек, Тодзи с изумлением обнаружил только разбросанные повсюду вещи. Женщин нигде не было.
– Куда они подевались? – вымолвил Тодзи.
Их не оказалось и в соседней комнате. Рядом была небольшая каморка, темная и затхлая, наполненная запахом старого постельного белья. Тодзи отодвинул фусума и отпрянул от злобного рыка:
– Кто там?
Тодзи заглянул в щелку. Пол каморки покрыт драными циновками, ее обстановка отличалась от нарядных комнат, как ночь ото дня. На полу валялся немытый и нечесаный самурай с небрежно перекинутым через живот мечом. По одежде и физиономии в нем безошибочно можно было узнать ронина, каких немало болталось без дела по улицам и переулкам столицы. Взгляд Тодзи уперся в грязные пятки лежавшего. Самурай был пьян и не пытался подняться.
– Простите меня, я не знал, что здесь гость, – сказал Тодзи.
– Я не гость! – прокричал самурай в потолок. От него несло перегаром. Тодзи, не имея понятия о незнакомце, не хотел с ним связываться.
– Простите за беспокойство, – быстро проговорил Тодзи и пошел прочь.
– Стой! – грубо окликнул лежавший, чуть приподнимаясь. – Задвинь фусума!
Озадаченный Тодзи повиновался. Вдруг как из-под земли в каморке выросла Око. Она явно хотела быть сегодня неотразимой и разыгрывала из себя светскую даму.
– Почему ты сердишься? – засюсюкала она, обращаясь к Матахати, словно к ребенку.
Появилась и Акэми.
– Не хочешь поехать с нами? – предложила она.
– Куда еще?
– На представление Окуни Кабуки.
Матахати презрительно скривил рот.
– Мужу не пристало появляться в одной компании с малым, который волочится за его женой, – с горечью ответил он.
Око словно окатили холодной водой. Глаза ее вспыхнули гневом.
– О чем болтаешь? Хочешь сказать, что между мной и Тодзи что то есть?
– Кто говорит, что между вами что-то есть?
– Именно это ты сейчас и сказал.
Матахати не ответил.
– И ты называешь себя мужчиной!
Око излила на Матахати поток презрения, но тот угрюмо молчал.
– Твои выходки несносны! – выговаривала Око. – Ревнуешь из-за пустяков. Пошли, Акэми, не будем тратить время на этого сумасшедшего!
Матахати схватил Око за подол кимоно.
– Кто сумасшедший? Как смеешь разговаривать с собственным мужем в таком тоне?
Око выдернула подол.
– А почему бы и нет? – прошипела она. – Разве настоящие мужья так себя ведут? Кто тебя кормит, бездельник?
– Полегче!..
– Ты не принес в дом ни гроша с тех пор, как мы покинули провинцию Оми. Живешь за мой счет, пьешь и болтаешься без дела. И еще жалуешься?
– Я уже говорил, что должен найти работу. Говорил, что готов ворочать камни на строительстве замковой стены. Тебя это не устраивало. Ты не могла есть этого, носить того, жить в грязном домишке. У тебя непомерные запросы. Ты не дала мне честно трудиться, а открыла свое проклятое заведение. Пора кончать с этим!
Матахати трясло.
– С чем?
– С твоей харчевней!
– А что мы будем есть завтра?
– Я могу заработать на нас троих, если просто буду таскать камни.
– Если тебя так тянет носить камни или валить лес, почему бы сейчас не приступить? Будь поденщиком, кем угодно, но только живи сам по себе. Беда в том, что ты лентяй, родился бездельником, им и помрёшь. Тебе следовало остаться в Мимасаке. Я не прошу тебя жить с нами. Иди на все четыре стороны!
Матахати с трудом сдерживал гневные слезы. Око и Акэми ушли. Матахати долго стоял, уставившись вслед исчезнувшим женщинам. Когда Око спрятала его в своем доме около горы Ибуки, ему казалось, что он нашел того, кто будет любить и заботиться о нем. Сейчас Матахати думал, что было бы лучше попасть во вражеский плен. Какая разница между пленником и игрушкой в руках своенравной вдовы, которая превратила воина в ничтожество? Томиться в тюрьме не позорнее, чем валяться в конуре, подвергаясь насмешкам и унижению. Былые надежды на будущее обратились в прах. Око увлекла его за собой на дно набеленным лицом и затейливыми любовными утехами.
– Мерзавка! Проклятая тварь!
Матахати дрожал от гнева. Глаза туманили горькие слезы. Почему он не вернулся в Миямото? Почему бросил Оцу? В Миямото живут его мать, сестра с мужем, дядюшка Гон. Они все его любили! И сегодня он слышал бы колокол в храме Сипподзи, видел бы, как течет река Айда и распускаются цветы по ее берегам, и слышал бы птиц, возвещающих о приходе весны.
– Дурак, безмозглый дурак! – бил кулаками себя по голове Матахати.
Тем временем мать, дочь и их двое гостей направлялись, весело болтая, на представление.
– Похоже, весна наступает.
– Пора. Третий месяц пошел.
– Говорят, что скоро сёгун прибудет в столицу. Вы, дорогие дамы, должны нажиться по этому случаю.
– Едва ли!
– Неужели? Разве самураи из Эдо не любят поразвлечься?
– Они неотесанные мужланы.
– Мама, эта музыка к спектаклю Кабуки? Я слышу колокольчики и флейту!
– Дитя неразумное! Ты еще не в театре.
– Но я слышу, мама!
– Ладно. Понеси лучше шляпу молодого учителя.
Голоса веселой компании доносились до «Ёмоги». Матахати проводил ее злобным взглядом, украдкой подсматривая из каморки. Сцена показалась ему настолько унизительной, что он снова рухнул на татами, проклиная себя.
«Почему ты до сих пор здесь? Не осталось ни капли гордости? Как ты мог так низко пасть? Болван! Сделай же что-нибудь!»
В самообличении сквозило возмущение собственной никчемностью. Это чувство было сильнее гнева на Око.
«Она сказала, чтобы я убрался. Да, так и заявила! Зачем сидеть здесь, скрипя зубами? Мне всего двадцать два года. Я еще молод. Беги прочь и начни самостоятельную жизнь!»
Матахати казалось, что он ни минуты не выдержит в пустом безмолвном доме, но и заставить себя уйти он почему-то не мог. В голове у него все перемешалось. Его существование в последние годы лишило Матахати способности ясно мыслить. Как же он выносил такую жизнь? Его женщина развлекала по вечерам других мужчин, одаривая их ласками, которые когда-то предназначались ему. Матахати не спал по ночам, днем же он малодушно боялся выходить из дома. В темной конуре осталось только пить.