Амрита - Ёсимото Банана. Страница 44

Где-то в кратком промежутке между шумом набежавшей волны и принесенными ветром обрывками музыки из кафе мне приснился красочный сон.

Лето.

Стрекот цикад. Я дома. Мне совсем мало лет. Я, свернувшись клубком, лежу на татами. Меня сморил послеобеденный сон. Перед моими глазами проходят папины босые ноги. Темная кожа. Короткие ногти. Сестричка смотрит телевизор. На окнах висят бамбуковые циновки. В саду все зеленым – зелено. С пола я вижу спину сестры, вижу две ее смешные косички. Потом слышу голос отца: «Мама, кажется, Сакуми заснула. Надо ее чем-нибудь накрыть, а то она простудится». Мама кричит с кухни: «Ничего не слышу! У меня тут масло скворчит». Из кухни наплывает волна вкусных запахов. Если приподнять немного голову, через раскрытую дверь видно мамину спину. Она держит в руках длинные палочки… Но вот приходит откуда-то папа и накрывает меня летним одеялом. Сестра поворачивается от телевизора и произносит: «Саку вовсе не спит». Потом смеется. Видна дырка от зуба.

Они «питают» меня. Мои родные, любимые. Теперь я знаю, что имела в виду Сасэко. Я помню это чувство всем своим существом. И даже если я потеряю все, что у меня есть, – это чувство навсегда останется со мной. И в этом почти все мы одинаковы. Мы храним образ наших родителей не в памяти, но в сердце. Пока мы сами не станем родителями, мы редко возвращаемся к этим образам, но они живут в нас и никуда не исчезают. До самой смерти. Они с нами, даже если семьи уже нет, и родители давно лежат в могиле, и сами мы постарели и доживаем последние дни…

– Эй! Переворачивайся, а то обгоришь! – сказала Сасэко, пихая меня в бок. Я открыла глаза. Вокруг – белый песок. Я лежу на полотенце. По моим щекам текут слезы.

– Угу, – буркнула я и легла на спину.

– Ближе к вечеру самое сильное солнце, – Сасэко улыбнулась, словно скрывая боль.

«Надо же, она ведь весь день со мной возится, чтобы мне не было скучно. Вот ведь вытащила меня на пляж…» – вдруг подумала я. Сасэко с самого утра вела себя так, что я даже не сразу поняла, что она делает все это для меня. Мне-то казалось, что все происходит спонтанно – как говорится, без напряга и самым естественным образом.

Ну что она за человек! И что это за странный остров!

– О! Наши мужчины возвращаются, – обернувшись в сторону сэндвич-бара, Сасэко помахала рукой.

И правда, машина Кодзуми уже стояла в гараже. Загоревший за день Рюичиро заносил в дом вещи.

Солнце начало садиться, отчего все вокруг сделалось оранжевым. Океан неспешно готовился к ночи. На берегу и в городе тут и там начали загораться огни.

Кодзуми и Рюичиро, посмеиваясь, подошли к нам.

Сасэко поднялась с песка.

Мне было так приятно смотреть на нее. Знать, что она счастлива здесь, на этом острове.

Я тоже встала.

По дороге в отель мы рассказывали друг другу о том, что произошло за день. Потом все вместе поужинали.

Вот она – жизнь, делающая Сасэко счастливой.

13. 0091

Ночь выдалась безветренной. Было жарко и влажно, и мы, абсолютно голые, валялись на кровати, изнемогая от духоты. Посреди ночи вдруг зазвонил телефон. И так как на острове у нас не было никаких знакомых, кроме эксцентричной супружеской пары из сэндвич-бара, то особых сомнений по поводу того, кто звонит нам в столь поздний час, не возникло. Рюичиро, лежащий с краю, дотянулся до телефона и снял трубку.

– Алло, – сказал он.

Я вдруг почувствовала, что звонит кто-то другой. Кто-то далекий, но в то же время очень близкий. Рюичиро сказал:

– Секунду. Я сейчас передам ей трубку.

Все ясно. Это Эйко.

Трубка оказалась у меня в руках.

– Привет.

– Все очень плохо. Просто туши свет, – на том конце провода сказала Эйко, отделенная от меня сотнями ри [25]. Услышав ее голос – лучшее доказательство того, что она жива, – я вздохнула с облегчением.

– Давай, рассказывай. Я даже звонить боялась – вдруг попаду на твою маму, а она начнет выпытывать, что я знаю, чего не знаю… Короче, я тут вся испереживалась. Как ты? Что там опять стряслось?!

Эйко хихикнула. Потом в трубке снова раздался ее тихий голос:

– Я так понимаю, что общую картину ты себе уже представляешь. Меня тут немножко порезали. Я сейчас в больнице. Звоню из коридора. События, прямо скажем, развиваются далеко не самым лучшим образом… Я бы даже сказала – худшим.

– Оно и понятно. А что твой? Он-то в порядке?

– Про квартиру нашу ты знаешь. Так вот, он утром ушел на работу. Я сижу, завтракаю. И вдруг… Вдруг заявляется его жена с кухонным ножом. Представляешь? Натурально звонит в дверь, я, ничего не подозревая, открываю, а дальше помню только, что испугалась ужасно. И все. Потом приехала «скорая», и меня увезли в больницу. Прямо в халате. Совсем как в фильмах – очень эротично… Его жена, как кровь увидела, испугалась еще больше, чем я, и вызвала «скорую». Можно сказать, спасла меня. Непонятно только, зачем тогда зарезать пыталась. Люди иногда такие странные. – Эйко снова захихикала.

– Фу-у-у. Хорошо, что ты не умерла. Я так боялась…

– Да она меня едва задела. Рана совсем неглубокая. К тому же я еще в махровом халате была – знаешь, какая там ткань толстенная. Так что мне повезло.

– Я смотрю, ты не очень-то переживаешь, – сказала я.

Эйко замолчала, а потом вдруг заговорила искренне и убежденно. Совершенно другим голосом, почти таким, как раньше, когда мы еще учились в школе:

– Сакуми, мне было очень страшно. Очень-очень. Я тогда еще подумала: вот, например, кольца, серьги, браслеты – это ведь все металлическое, правда? Ну, по крайней мере, чаще всего…

Я даже растерялась, настолько это было неожиданно. Может быть, ее мама где-то поблизости и Эйко приходится маскироваться?

Но нет. Оказывается, дело было совсем не в маме.

– Все эти украшения я ношу каждый день, и со мной ничего не происходит. Я даже сплю с ними иногда, ну, в смысле, не снимаю на ночь. И так к ним уже привыкла, что они мне кажутся как бы продолжением меня. Дополнительной частью тела. Но когда сквозь махровый халат мне в живот вошло лезвие ножа – я только тогда все поняла. Металл и живая плоть – это две абсолютно несовместные вещи. И как только я это поняла, я уже больше ничего не могла чувствовать – даже боли. Ничего! Только присутствие в моем теле инородного вещества.

Она говорила с таким напором, что я растерялась еще больше и теперь вообще не знала, что сказать.

– Да, понимаю. Чувство инородного вещества, – наконец выдавила я из себя довольно тупую реплику. Но лучше уж так, чем молчать в трубку.

– Ты-то наверняка знаешь. Тебе же операцию головы делали. – Эйко засмеялась.

– Ага, только не забывай, что операцию мне делали под общим наркозом. Кстати о голове. Ты себя нормально чувствуешь, в смысле психически? Шок уже прошел?

– Ну, первый день я, конечно, была никакая. Вообще мало что соображала. Но потом довольно быстро пришла в себя. Хотя не знаю… Мне сейчас больше всего хочется поскорее выписаться из больницы, поехать в Синдзюку и поесть карэ-райс [26] где-нибудь в «Накамурая» или на худой конец зайти в «Вадамон» и съесть бифштекс. Короче, мне уже хочется в город. Погулять, повеселиться. А потом приехать домой и принять ванну. Чтобы с пенкой и теплым паром. И платье хочу себе купить от «Дольче и Габбана». Так что планов, как видишь, громадье. Я только теперь поняла, что повседневная жизнь – это и есть самое большое счастье. Скорее бы меня выписали! Единственная проблема – я боюсь возвращаться в эту квартиру. Он, правда, говорит, что мы там больше жить не будем. Но я все равно боюсь. А вдруг в один прекрасный день в мою дверь снова кто-нибудь вот так вот позвонит? Я догадываюсь, что это мое больное воображение. Но пока меня отсюда не выпишут, и я не пойму, что фантазии, а что реальность, – все равно буду бояться.

– А он что, приходил тебя навещать?