Дата моей смерти - Юденич Марина. Страница 40

— Возможно — быстро соглашаюсь я, и опасливо думаю про себя: « В мыслях надо быть осторожней. Вдруг она и на самом деле умеет их читать» Хотя для того, чтобы сейчас определить ход моих мыслей по поводу Муси-Маши достаточно простой проницательности и логики.

— Походите. — Приглашает меня Кассандра, открывая дверь одной из комнат. — И не удивляйтесь — Замечание более чем уместное, потому что из атмосферы старой, а судя по коридору, даже древней, дореволюционной квартиры, я попадаю в холодный сверкающий мир хромированной стали, белой кожи и матового стекла. Мир самого что ни на есть победившего авангарда.

Предо мной — словно экспозиция на выставке модного интерьера. — Предки мои в этом доме жили еще до революции — продолжает объяснять Кассандра, — и после нее — тоже, однако вместо всего дома занимали только три комнаты, как-то отгороженные в отдельную квартиру. Им еще повезло. Это потому, что дед был профессор медицины, психиатр и пользовал некоторых номенклатурных товарищей и их родню. А когда настали другие времена, и родителям предложили переселиться в новую, по тем временам вполне приличную квартиру, бабушка — она тогда была еще жива встала насмерть: "уезжайте с Богом хоть к черту на кулички ( она дерзкая была: могла и такое завернуть ), а я здесь умирать буду! " И все остались. А потом привыкли, и уж когда бабушка умерла, родители никуда переезжать не захотели. Потом, наверное, и я не пожелаю сдвинуться с места. Ну а пока в этом тереме царя Гороха, единственную дерзость я себе все же позволила: вот, комнату свою оформила по собственному вкусу. Так и живем. Здесь XXI век, а за стеной — Х1Х или того раньше. Но я вас заболтала. Располагайтесь!

Расположиться в этом царстве двадцать первого века было не так-то просто.

Диваны ослепляли кипенной белизной, садиться на них было как-то даже неловко, а тонкие хромированные ножки, удерживающие на себе причудливо изогнутые массивы, не внушали доверия. От этого к неловкости добавлялся еще и страх.

Такими же белоснежно — хрупкими казались и кресла, небрежно расставленные по большой почти пустой комнате.

Остальное убранство ее составляли полки из голубоватого, матового стекла, как гирлянды нанизанные на тонкие стальные нити, свисающие с потолка.

Конструкция тоже казалась шаткой, и удивительно было, как удерживает она на себе изрядное количество книг, какую-то электронную технику — то ли музыкальный центр, то ли что-то еще более хитрое и крутое, но тоже поблескивающее матовым серебром корпуса.

Еще замечаю я в этой белой комнате стол.

Очевидно за ним работает хозяйка, поскольку на столе — раскрыт портативный компьютер, разбросаны дискеты, бумаги и несколько ярких маркеров.

Но и стол, как все здесь, не очень похож на себя.

В том смысле, что очень мало напоминает обычный письменный стол.

Следуя традиции этого авангардного мира, стол тоже сделан из стекла, слегка голубоватого, как и полки на стене, а основанием ему служат три скрещенные толстые стеклянные трубки, тоже, разумеется, голубого прозрачного стекла.

Хозяйское кресло с одной стороны стола — белое кожаное с высокой спинкой, вращается хромированной ножке, а гостю, если он надумает сесть к столу, предлагается почти такое же, но несколько пониже.

Последняя деталь интерьера этой комнаты — телевизор, но корпус и ножки его тоже выполнены из серебристого металла.

Тем не менее, обитель Кассандры мне нравится.

И бегло оглядывая ее, я даже вздыхаю с некоторым облегчением, потому что в душе ожидала и боялась попасть в какую — ни — будь мрачную пещерку, увешанную пучками ядовитых трав, засушенными змеями и крокодилами, или, на крайний случай, мерзкими масками каких-то людоедских племен и фрагментами их же накальной живописи.

У Кассандры, на абсолютно белых стенах, кроме полок-гирлянд висит еще пара картин — в сине-голубых холодных тонах, изображение на них простому смертному понять невозможно, но графический хаос, тем не менее, притягивает взор и требует внимания.

Еще одна картина ярким пятном пламенеющая на белой стене, тянет взгляд к себе.

Возможно, она несколько диссонирует с общим стилем и цветовой гаммой комнаты, но, неискушенной в живописи, мне полотно это кажется удивительно сильным.

На холсте сочными и даже несколько мрачными красками изображен крест с распятым на нем Создателем.

Но вид распятия необычен.

Кажется, что художник писал его, паря в высоте строго над крестом, и от того, на полотне запечатлена только низко опушенная голова с буйно вьющимися темными волосами, закрывающими лицо.

Далее изображение, стекается в одну точку, к основанию креста, которое едва касается не тверди земной, а водной поверхности.

И кажется, что водоем этот не имеет дна, так темны его воды.

А крест, одновременно напоминает меч, чудным каким-то образом вонзенный острием в волны.

Странная эта картина влечет меня к себе.

И я даже несколько сожалею, что нет у меня времени рассмотреть ее лучше, и попытаться понять, что же водило кистью художника: Господне откровение или дьявольский мираж.

— Садитесь лучше в кресло — видя мое замешательство, приходит мне на помощь Кссандра — Спасибо — я сажусь очень осторожно, готовая ко всему, но зыбкое сооружение оказывается довольно удобным, позволяющим разместиться комфортно и даже расслабиться. Сама Кассандра легко подкатив ко мне другое, такое же кресло усаживается в нем строго напротив меня и довольно близко.

Теперь я могу рассмотреть ее как следует.

В ярком холодном свете белой комнаты первое мое впечатление усиливается.

Передо мною женщина, которой, по всему, полагалось бы родиться, как в раз в том веке, что господствует за стенами ее устремленной в будущее комнаты.

Ей бы сейчас не сидеть напротив меня в белом кресле странной конструкции, а смотреть из золоченой рамы портрета, подернутого тонкой паутинкой трещинок, как дымкой времени.

А вместо узких черных джинсов от « Версаче» и черного же тонкого свитера, хрупкую фигурку ее должны овивать « упругие шелка» воспетые поэтом, уже тогда, на заре минувшего ныне века, тосковавшего по перьям на шляпах незнакомок.

Ему, надо полагать, было ведомо: скоро незнакомки облачатся в узкие джинсы и простенькие свитерочки.

И вместо шляп, из — под которых тугими спиралями спадали локоны, обрамлявшие чудные лица, явлены будут миру, в котором, не осталось уже настоящих поэтов, небрежно заколотые на затылки «хвостики».

А тонкие запястья Кассандры, единственным украшением которых служат модные нынче маленькие часы от « Гуччи» в стальном корпусе и на стальном же браслете! Разве не для них творили лучшие ювелиры Фаберже?

Нет, определенно, если она не призрак, сошедший с полотен старинного дома, то уж наверняка точная копия одной из своих прабабушек.

Она, между тем, тоже разглядывает меня, и дорого бы я дала теперь, чтобы постичь ее мысли.

— Ну что ж — начинает она между тем своим глубоким и довольно низкими, но замечательно мелодичным голосом — Машенька сказала мне о вас, только то, что вы для ее очень близкий, родной человек. И что у вас возникли какие-то проблемы, понять природу которых вы не можете. Вот и все, что я знаю.

Однако, вы пришли ко мне, и, стало быть, вы согласны принять мою помощь? Так ли я понимаю это?

— Да.

— В таком случае, вы должны будете рассказать мне, что беспокоит вас, хотя бы в самых общих чертах. Вы согласны, что просьба моя уместна?

— Да, конечно — Скажите мне, вам будет легче начать говорить самой или вы хотите, чтобы я задавала вам вопросы? Подумайте. В этом нет никакой разницы для меня, но вы не должны испытывать неловкости или дискомфорта.

— Я думаю, что смогу говорить сама. По крайней мере, сначала.

— Тогда, пожалуйста, расслабьтесь, постарайтесь принять ту позу, в которой вам будет наиболее удобно. Вы можете пересесть на диван, или даже прилечь.