Сент-Женевьев-де-Буа - Юденич Марина. Страница 43

— Ну это, знаешь, как-то очень соответствует твоему облику — Что же это — плохо?

— Да нет, не плохо, не хорошо, просто — соответствует и все. Впрочем, скорее наверное хорошо, тут не мне судить, я ведь раньше совсем не задумывался о Боге.

— А теперь?

— А теперь вот и не знаю даже, — Поляков не лукавил В своей прошлой жизни он никогда не был сознательным или, как принято еще говорить, воинствующим атеистом, просто рациональный материалистический склад его ума, все полученное им воспитание и образование не способствовали размышлениям о вере и ее философских и нравственных составляющих Скорее, он был просто неверующим человеком, не склонным признавать присутствие во вселенной некой неподвластной разуму современного цивилизованного человека силы, и уж тем более сообразовывать с ней свои жизненные позиции. Теперь же все незаметным почти образом для него начинало меняться. Все чаще он ловил себя на том, что мысленно обращается к Богу, впрочем это не было еще осознанное обращение, скорее просто упоминание имени Господня, причем чаще всего всуе. Возможно, подсознание его таким вот формальным словесным образом подталкивало сознание к необходимости переосмыслить все произошедшее с ним теперь, да и вообще всю его предыдущую жизнь, обратившись за помощью и прощением к Господу.

Возможно, это было и так, но пока Поляков еще не был совершенно готов осознать и принять ( или не принять) это. Сейчас же, тем паче не время было для отвлеченных размышлений — они переступили порог крохотного помещения, тускло освещенного — в нем было только одно небольшое оконце, и то почти полностью заваленное стопками каких-то книг и брошюр. Одну половину церковного магазинчика( а это был именно он) от другой, отгораживал невысокий узкий барьер — прилавок, на котором был разложены книги, открытки и фотографии, стоял небольшой металлический короб с надписью по-русски: «Для пожертвований». Церковный запах — запах восковых свечей и лампадного масла мешался здесь с запахом библиотеки — пахло старыми книгами, пыльной бумагой и одновременно — от ярких открыток свежей типографской краской Почему-то запах этот показался Полякову приятен За прилавком что-то читала, далеко отнеся бумагу от глаз, как делают это дальнозоркие люди, не носящие очков, пожилая дама, с густыми волнистыми волосам слабо тронутыми сединой. Волосы были просто расчесаны на прямой пробор и собраны на затылке в небрежный волнистый пучок. Одета дама была весьма странно — по крайней мере верхняя половина ее туловища, (нижнююскрывал прилавок) облачена была в свободную, размера на три больше чем требовалось джинсовую рубашку, аккуратно застегнутую на все пуговицы и заколотую под горлом большой, старинной брошью-камеей Сердце Полякова упало. Это была явно не та женщина — той, по его подсчетам должно было быть лет девяносто с лишним. К тому же Микаэль, что-то говорил об инсульте. Нет, это была, конечно же, не та женщина Но как раз в этот момент Куракин вдруг радостно и очень громко, явно нарушая приличия, завопил — Здравствуйте! Нетта Казимировна, вы меня не помните? Я Александры Андреевны Куракиной внук! А раньше, вы помните, может быть? пел в хоре у отца Михаила!

— Господь с тобою, Мишенька, что же ты так кричишь, друг мой? Верно бабушка сказал тебе, что я совсем уж больна, да только у меня и вправду язык едва не отнялся, но ведь не уши же! И с чего бы это я тебя позабыла?

Здравствуй, здравствуй, голубчик! Пойди ко мне, расцелуемся…

Куракин довольно проворно оказался за прилавком, отворив едва заметную дверцу в нем и совершенно искренне радуясь встрече троекратно расцеловался со старушкой.

Поляков наблюдал за этой сценой в полном изумлении. Предметом изумления его была конечно же пожилая дама. Лет ей мог он определить максимум семьдесят, по всему же выходило, если князь ничего не напутал в своем рассказе, что в 1917 году она должна была бы выпуститься из Смольного института и, стало быть лет ей тогда должно было быть никак не менее шестнадцати, а это значит, что сейчас в году 1999 было ей ни много ни мало 98 лет и это было воистину удивительно Лицо старой дамы было бледным и покрытым сеткой мелких морщинок, но это было совсем не лицо дряхлой столетней старухи, глаза выцветшие конечно от времени были тем не менее ясны и смотрели на мир почти весело, и даже с иронией, которую, наверное со всеми на то основаниями можно себе позволить, прожив на этой земле чуть меньше века. Она и говорила весело, хотя каждое слово давалось ей с трудом, в этом сказывались последствия перенесенного инсульта, речь был очень сильно замедленна, словно губы плохо подчинялись своей хозяйке или попросту вдруг позабыли те привычные движения., которые не задумываясь исполняли много лет подряд произнося слова, смеясь и печалясь вместе с ней, и теперь снова и с огромным напряжением осваивали их, пытаясь вернуть почти утраченную способность говорить.

— Простите, ради Христа, Нетта Казимировна бабушка, правда говорила, что вы болели, и я, дурак круглый, чего-то вдруг заорал…

— Да я и не сержусь вовсе, Господь с тобой! Ты не один такой. Все почему-то думают раз говорю плохо, то и слышу неважно И все, знаешь, особенно, посетители, кричат, вот так же как ты…. — она неожиданно засмеялась беззвучно и бесшабашно как-то махнула рукой. — а я ничего, как видишь, Господь миловал, говорю вот только скверно — ты-то меня понимаешь ли?

— Совершенно понимаю, Нетта Казимировна — Ну и ладно, а если не поймешь что, так не стесняйся переспросить — мне только на пользу лишний раз слово сказать Врачи говорят речь надо разрабатывать — так я, поверишь, сама себе вслух теперь взяла обыкновение что-нибудь читать из литературы или на память Собеседников — то у меня, как ты знаешь, дружок, не очень… Однако, что же ты приятеля своего не представишь? Ведь неудобно выходит — он уж вон сколько молчит и ждет, как мы наговоримся — О, простите меня, конечно же! И ты, Дмитрий, прости, виноват, виноват Дмитрий Поляков — друг мой и соотечественник, однако в отличии от нас там и живет, в отечестве нашем Мы собственно, к вам Нетта Казимировна — Здравствуйте — она обратилась к Полякову просто и доброжелательно и руку протянула через прилавок, узкую прохладную ладонь, с сухой и тонкой, какая бывает у стариков кожей, — Какое у вас хорошее лицо Настоящее, русское! Здесь такие редко встречаются, прости голубчик. — последнее относилось уже к Куракину, — Так что же, ко мне? Я думала вы просто с экскурсией на кладбище. Так поедемте ко мне домой, здесь недалеко. Лавчонку, я пока могу закрыть — отец Михаил позволяет мне из-за болезни отлучаться, когда в том есть нужда — Не стоит, я думаю, так беспокоить вас, Нетта Казимировна К тому же, тема как раз касается кладбища — Дмитрий разыскивает одну могилу, вернее интересуется ее историей и если бы вы смогли помочь…

— Да Господи, все чем смогу… Тут многие работали, знаете ли замечательные люди, и из Росси тоже, и историки, и журналисты — я всегда помогаю посильно, если в том есть нужда У меня, и у отца Михаила, ты Мишенька, впрочем, тоже об этом знаешь, сохранилось, по счастию, множество документов и память, слава Господу, пока еще не подводит Однако, прости меня Господи и вы простите, молодые люди, я по-моему несколько расхвасталась. Кто же интересует вас, Дмитрий?

— Фон Паллен, — сказал Поляков, словно решившись разом прыгнуть без разбега с высокого трамплина в ледяную воду водоема Совершенно также у него на несколько секунд перехватило дыхание и застило глаза и он лишился способности видеть и слышать, что происходит вокруг. Вокруг, впрочем, ничего не происходило, в комнатушке повисла абсолютная мертвая тишина, все вдруг будто перестали и дышать.

Уже потом, когда все было кончено, и они с Микаэлем возвращались знакомой уже дорогой в Париж, Куракин очень сильно ругал его:

— Ты сбрендил совершенно, друг мой Я и то, чуть было не лишился чувств, когда ты вдруг, да еще каким-то страшным голосом выкрикнул — свое фон Паллен. Что уж говорить о бедной старушке! Она бы померла от страху, как старуха-графиня в « Пиковой-даме», а мне бы моя собственная бабуленция тупой пилой медленно отпилила бы голову и все остальные части тела в придачу. Это сто процентов! Скажи спасибо, что русские аристократки — дамы чрезвычайно хрупкие внешне и крепкие внутри Иначе бы, впрочем, мы бы вряд ли имели честь познакомиться с ними, а быть может и вообще явиться на свет, — неожиданно философски закончил свою отповедь Микаэль И Поляков совершенно искренне отозвался: