Я отворил пред тобою дверь… - Юденич Марина. Страница 5

Время не остановилось и не шагнуло вспять — настал страшная минута моей — второй уже за последние несколько часов смерти — языки пламени как свора разъяренных псов набросились на обнаженные ступни безжизненного тела, их огненные клыки немедленно достали и истерзанный подол последнего на этой земле моего жалкого одеяния — пропитанная кровью ткань вспыхнула, огненным саваном охватывая измученное тело и вслед за ней пламя поглотило копну грязных и спутанных, но и сейчас пышных, как и некогда моих волос — оно пылало теперь особенно ярко в своей неумолимой всепоглощающей власти, и искры как вестники свершившегося с громким треском устремились ввысь, в бездонную синеву небес.

По сердцу пришлось ли доставленное ими известие тому, кто безраздельно властвовал в сияющей выси? Ответ на этот вопрос еще не открылся мне в те мгновенья, да и не он занимал сейчас мою несчастную душу, теперь уже окончательно утратившую свою земную оболочку.

Ярко пылающий посреди площади костер обращал сейчас в прах и пепел то, что некогда было моим телом, но не он мучительно и властно приковал к себе внимание души Я наблюдала за палачом своим, боясь пропустить хоть легкую тень, затуманившую его лицо, хоть невидимую морщинку, которая пролегла бы между бровей — мне не дано было проникнуть в мыли и чувства его, как постигала я без труда мысли и чувства любого простолюдина из толпы — и здесь судьба или тот кто подлинно вершил надо мной этот страшный суд не позволил мне приблизиться к тому, во имя чего и совершила я свой смертельный грех — только один, но не те сотни и тысячи страшных преступлений, в которых волей палача моего, обвинила меня святая инквизиция Только одни.

Но и то что увидела я, не смея прикоснуться к его душе и мыслям, потрясло меня и сковало каким-то неведомым ранее холодным ужасом:

— по лицу его текли слезы, ясные и чистые, как слезы младенца, он не скрывал их, словно забыв обо всем, а губы его беззвучно почти, произносили, как молитву, имя Он звал женщину Бесконечная смертельная тоска и дикая боль были в этом зове — и мне известна была тому причина — женщины, которую звал он, жены его — Изабеллы вот уже пять лет, как не было на этой земле Я была тому виною, я, некогда прославленная красавица, а ныне бестелесный призрак лишенный пристанища и страшного успокоения даже в адском пламени.

Светлые слезы неутолимой скорби струились по лицу палача моего и это зрелище было столь нестерпимо, что показалось, мне несчастной, боль телесная вновь вернулась ко мне, а с ней, быть может даровано и отдохновение смерти?

Так наивно вознадеялась я, и рванулась, ища погибели к ревущему пламени костра Но тщетно, взору моему открылись лишь обугленные останки моего тела, которые безобразно корчились, словно сплетясь с языками пламени в страшном дьявольском танце.

И тут в разочарованном гуле толпы — она ожидала от жертвы страшных воплей и проклятий, в реве пламени, в испуганном ржании лошадей, я услыхала тихий смех Вся боль и страдания, телесные и душевные, страх и ужас испытанные мною прежде, вплоть до самых последних нынешних минут — показались мне легкими укусами москитов и девичьими душевными волнениями перед этим тихим смехом.

И увидела я его — на ступенях храма стоял он — и снова сжалась я потрясенная этой великой не правдою, ибо не мог и не смел он находиться под сенью святого крова На ступенях храма, в тени одной из колон стоял он, одетый как обычный зажиточный горожанин или богатый торговец Ни тени улыбки не было на его смуглом словно точеном лице, но это был его смех, тихий и почти счастливый Я это знала, да у него и не было нужды скрываться от меня.

— Господи. — рванулась отчаянно безгласная душа моя Впервые с того страшного момента, когда не свершила еще, нет, но в помыслах своих обратилась я к свершению страшного греха моего, впервые с той поры посмела я обратиться к Создателю, — Господь всемогущий и всесильный, нет мне пощады!

Но отчего позволяешь ты править безраздельно тому, кто попирая волю твою, похищает бессмертные души твоих рабов и обрекает их на страшные муки? Отчего же смеет он, не страшась тебя и слуг твоих, являться уже и под сводами твоего храма? Боже праведный, ты же отец всех сирот! Почему же оставил меня одну в страшный час моего отступничества?!.

Никто не ответил мне — ибо не было мне прощенья.

Волновалась толпа все еще сдерживаемая всадниками, но уже отхлынули задние ряды ее и медленно, словно тая на жаре, что крепчала все заметнее, редели людские реки, а то и вовсе. разворачивались вспять и медленно, разочарованные и угрюмые струились прочь от площади на которой догорал, чадя, страшный костер..

С диким гиканьем умчалась кавалькада всадников, скрылись под величественными сводами. собора монахи и тяжелые мрачные двери его затворились за ними, охраняя святое пространство от греховного дыхания внешнего мира Потоки жары уже опрокинуло на черные круглые булыжники утратившее утреннюю лазурь выцветшее полуденное небо-площадь стремительно пустела..

И никто не обратил внимание как бесшумно появившись из. узкого протока безлюдной уже улочки, на нее вступил человек.

Квартира встретила его ставшим уже привычным неуютом, спертостью воздуха, толстым слоем пыли на мебели, парой грязных тарелок в раковине на кухне, крошках на кухонном столе и пустотой холодильника Казалось, здесь не жили как минимум неделю, а то и две, на самом же деле он покинул свое холодное жилище сегодня утром. и пару дней назад даже проводил в нем какое-то подобие уборки Но так получалось всегда и он никогда не мог объяснить себе( а больше этим никто уже давно не интересовался) почему его жилище моментально обретает черты запустения и едва ли не тлена, как только он покидает его хотя бы не на долго.

Мистика какая-то, — в сотый раз сказал он сам себе и своей неуютной квартире и начал не спеша готовить вечерний чай, в чем не было собственно никакой необходимости — он не был голоден Но ему каким-то образом чудилось, а вернее мысль эта просто сидела у него в подсознании, что если он перестанет вечером пить чай, а утром — завтракать( хотя организм его категорически не желал по утрам никакой телесной пищи, только духовной — в виде свежих газет и утренних телевизионных программ), то квартира и вовсе перестанет принимать его и вернувшись сюда однажды, он просто найдет дверь каким-нибудь дичайшим первобытным, а вернее способом времен гражданской войны и интервенции заколоченной и покрытой — это уже из чисто сказочной области толстым слоем паутины Вот такими были его неосознанные страхи Но к психоаналитикам он не обращался, а самостоятельно причину этих явлений и своих ощущений по их поводу понять не мог.

С чашкой горячего чая, он направился не к письменному столу, как раньше, а в телевизионно-диванное лежбище, где проводил теперь все больше свободного времени, но как всегда остановился возле стены, на которой висели три небольшие старинные гравюры, укрытые от времени за толстыми стеклами Гравюры, собственно, составляли триптих — и это была пожалуй самая ценная, не считая громадной библиотеки, вещь в его доме Вернее, вещь эта была бесценной Три небольшие гравюры — конца шестнадцатого века — как три кадра фотохроники, последовательно запечатлели три разных момента одного события Впрочем, уместнее здесь будет сказать — трагедии, ибо речь шла о казни.

Много лет назад, еще будучи подающим большие, если не сказать блестящие надежды, аспирантом исторического факультета, он, специализируясь на истории святой инквизиции, которая наибольшего расцвета и размаха достигала в Испании, наткнулся на историю обвинения в колдовстве и казни представительницы одной из самых знатных и богатых семей страны Это показалось ему странным, не укладывающимся в логику обычных процессов святой инквизиции Азарт исследователя и так не дремавший в нем, тут разгулялся вовсю и он погрузился в ту стародавнюю трагедию умом и сердцем на долгие-долгие годы В начале исследования с ним происходили вещи замечательные, он делал находки, которые буквально потрясали ученый мир, из числа близко интересующихся темой Это было чудно, увлекательно и лишь непонятно и оттого слега, самую малость тревожно, было ему от мысли, почему за долгие годы исследования не новой в общем темы, никто не обнаружил то, что оказывалось для него лежащим на едва ли не на поверхности Тревогу он гнал или предпочитал попросту не замечать, но много и с удовольствием рассуждал вслух и про себя о везении, которое становится наградой за упорство и истине, которая является избранным Спроси его тогда кто — кем и для чего избранным, он врятли бы ответил Впрочем его и не спрашивали, предпочитая восторженно слушать и, случалось, завидовать — он был удачлив, популярен и неукротимо устремлен в будущее.