Цветы подо льдом - Юинг Джин Росс. Страница 23

Доминик с изумлением слушал столь странное повествование.

– Так ради этого вы решили использовать меня? Поэтому я должен ехать в Эдинбург? Вызволять бумаги Сары и в конечном счете подтвердить, что у Генриетты не было приблудного ребенка?

Кэтриона кивнула.

– Но какого дьявола вы сразу мне не сказали?

– Узнай вы сразу, что Эндрю не ваш сын, вы бы не согласились, поехать со мной.

Доминик недовольно нахмурился:

– Понятное дело, вы представляли, что такому аморальному типу, как я, недоступны тонкие чувства и он никуда не поедет просто ради того, чтобы восстановить справедливость.

– Я так думала, – сказала Кэтриона.

От прилива крови на лице ее зажегся румянец, глаза заблестели.

Доминик отвернулся, чтобы солнце не попадало в глаза.

– Вы позволите мне покинуть вас ненадолго? – наконец сказал он. – Мне нужно подумать обо всем этом.

Не оглядываясь, он быстро удалился через террасы старого английского сада, где деревья словно распахнули ему свои объятия, когда он ступил под их сень.

Кэтриона неподвижно наблюдала за тем, как он уходит. Когда Доминик исчез из виду, она опустилась к подножию памятника Боцману, и высокая трава скрыла ее с головой. «Ох уж эта мне смышленая малышка Кэтриона! – часто повторяла ее нянька Магейд. – Она не сделает много ошибок в жизни, но те, которые совершит, будут очень большими».

Предсказания сбылись. Она совершила несколько ошибок подряд, и все они оказались грандиозными. Мелочи были отработаны до совершенства, но весь проект рухнул, поскольку теперь, после того как она открыла ему правду, Доминик Уиндхэм никуда не поедет, и одной ей не добыть бумаг Генриетты, без которых она не сможет бороться за права Эндрю. Доказательства мог достать только Доминик Уиндхэм, мужчина, которому она только что отдала свою невинность.

Нужно ли обещать ему выйти за него замуж, чтобы заставить его поехать в Эдинбург? Кэтриона горько усмехнулась. Старая Магейд не зря говорила про большие ошибки – Доминик Уиндхэм, как выясняется, не очень годится в мужья!

Небольшая рощица закончилась у садовой стены, и Доминик, присев, привалился спиной к теплому камню. Прикрыв глаза, он стал думать о Кэтрионе. Она использовала его так же, как те лондонские леди, но от них он другого и не ждал – то были равные сделки. С Кэтрионой все обстояло по-другому. С ней он предавался любовным утехам как с настоящей возлюбленной, искренне, страстно. И что получил в результате? Лучше всего ему уйти он нее, вернуться в Лондон, к своему приятелю и к их совместному безрассудному проекту, чтобы продолжить его, невзирая на смерть Генриетты, – может, в этом случае хоть Стэнстеду улыбнется счастье. Пожалуй, он бы так и сделал, если бы не одно немаловажное обстоятельство – Джерроу Флетчер замыслил убийство.

Доминик поднял сучок и нарисовал на земле маленький кружок. Генриетта – корень всех проблем. Еще тремя кружочками он обозначил Розмари, Сару и Кэтриону – женщин, так или иначе соприкасавшихся с его женой, затем нацарапал линии, соединяющие их с Генриеттой. Получилось что-то вроде колеса со втулкой и отходящими от нее спицами. Четыре женщины, встретившиеся в Эдинбурге, и два рода, чьи судьбы переплелись. Из рассказов Калема он составил некоторое представление о шотландской линии, родословную Ратли и Стэнстеда знал лично. Остальное только что дополнила Кэтриона.

Теперь перед Домиником лежали два генеалогических древа, начертанных им на земле обломком сучка. Английскую ветвь возглавлял герцог Ратли со своими двумя детьми: дочерью, леди Мэри, и сыном, лордом Стэнстедом. Мэри долгое время была замужем за потомком старинного рода Глен-Рейлэка, недавно умершим помещиком. Стэнстед был женат на черноволосой Розмари, увезшей с собой Генриетту и ныне живущей в «Душах милосердия». Таким образом, Стэнстед не мог иметь отпрыска, и потому единственным наследником состояния оставался Томас – сын Мэри и внук Ратли.

У шотландцев вверху расположилась голубоглазая черноволосая троица из Глен-Рейлэка: покойный старый помещик, его сестра и младший брат, женившийся на Мэри. Мэри и стала связующим звеном между двумя семействами, свившимся подобно корням двух старых дубов. Далее по нисходящей линии шли: Эндрю, сын Сары и старого помещика, Калем с Кэтрионой, дети его сестры, и Томас – сын его младшего брата.

Доминик прочертил горизонтальную линию от одного ребенка к другому. Эндрю, подлинный наследник Макноррина, и Томас, внук Ратли, приходились друг другу двоюродными братьями. Оба были сыновьями двух родных братьев и их английских жен, но только одна из них имела в отцах герцога. Если Эндрю будет признан законным наследником Глен-Рейлэка, Томас потеряет шотландское поместье. Ратли никогда этого не допустит, потому что маленький внук – это, вероятно, все, что останется от его собственной крови. Если Стэнстед сам не обзаведется сыном, по прямой линии герцогский титул будет потерян.

То, что Ратли так заботится о шотландском наследстве, не вызывало вопросов. Но почему это так важно для Кэтрионы? Оба маленьких мальчика – ее двоюродные братья. Почему такая разница в отношении? Это Доминику пока оставалось неясно.

В стороне от обоих рядов располагался один кружок – личность, не связанная общей кровью ни с той, ни с другой ветвью. Генриетта. Она находилась в центре колеса со спицами, его несчастная жена, дарившая свою преданность другим женщинам, – сначала Розмари, потом Саре. Генриетта взяла на сбережение бумаги Сары, и только он мог заявить права на них.

Одним движением подошвы Доминик свирепо стер свою диаграмму. Все это его не касается.

Зато касается ребенка.

Не его ребенка, не Генриетты и даже не Кэтрионы, а чужого темноволосого мальчика с голубыми глазами. Малыша, не знавшего своего отца и до сих пор находившегося на попечении женщин. Сейчас же у него не осталось никого.

Доминик уронил голову на руки. Нет, он не может бросить беззащитного ребенка, тем более что ко всему этому имеет касательство Ратли. Но если Кэтриона докажет права мальчика, как отреагирует герцог, узнав о существовании соперника? Не по-доброму. Это точно. Ратли не станет пассивно наблюдать, как наследство уплывает от его единственного внука, не допустит, чтобы оно было присуждено Эндрю.

В памяти всплыли козьи глаза герцога во время их встречи в Сент-Джеймсе.

Тогда Доминик посчитал, что герцог просто грубо прошелся по его адресу в связи с нашумевшими историями о его подвигах на любовном фронте, но, возможно, это был намек на что-то большее. Прослышал ли герцог что-то про мальчика, живущего в «Душах милосердия», или он думал, что это ребенок Доминика? Нет, хуже. Ратли мог узнать, что ребенок, коего приписывали Генриетте, сын Сары. Тогда нужно предупредить миссис Макки, которая сейчас опекала малыша, послать ей письмо с новыми указаниями, так, на всякий случай. Не исключено, что слухи о новом наследнике могли дойти до чутких ушей герцога.

Кляня все на свете, Доминик вскочил на ноги. В одном Кэтриона права – никто, даже английский герцог не может заставить «Души милосердия» отдать собственность Генриетты кому-либо, за исключением ее мужа. Сие означало, что все должно решиться в пользу этого чужого для него ребенка и в ущерб малолетнему племяннику лорда Стэнстеда, Томасу. Но тут уж ничего не поделаешь.

Сидя на ступенях возле дома, Кэтриона чувствовала себя не лучше, чем побитая собака. Конечно, он не поедет, и ей придется самой каким-то образом добывать бумаги Сары. А то, что произошло между ними у озера, это... Ярко вспыхнувшие воспоминания на миг обожгли тело. Вот они, «большие ошибки», о которых говорила Магейд...

Доминик размашистым шагом подошел к дому.

– Больше не будет больно, – сказал он. – Это только в первый раз. Так что теперь мы можем сполна насладиться. Я заранее предвкушаю кульминацию нашего удовольствия.

Кэтриона вспыхнула.

– О чем вы говорите? – Глаза ее пылали гневом. Доминик присел рядом с ней, не касаясь ее, но так близко, что от одного его запаха кровь охватило огнем.