Голубица в орлином гнезде - Юнг Шарлотта. Страница 54

Заставив больного подкрепить себя пищей, Христина согласилась допустить императора; входя, он подал ей руку и сказал своим вкрадчивым голосом, придающим ему особенную прелесть:

– Я знаю, милостивая государыня, что вы решились бы скорей доверить своего сына Шлангенвальду, чем оставить его со мной наедине… Как поживает мой храбрый защитник?

– Отлично, ваше высочество, если бы не стыд и горе, испытываемые мною.

– Успокойся; ты всего меньше ответственен за все, – добродушно ответил государь.

– Смеем молить о вашем прощении не только за нас, но и за наших грубых воинов!

– Как! За великана, размахивающего алебардой, и за бравого молодого человека, нетерпеливо стремящегося исполнить свой долг вместе с отцом? Я уважаю этого юношу, сеньор барон, и зачислил бы его охотно в свою гвардию, если бы не думал, что ему лучше здесь, чем у «Massimiliano pachidanari» (Максимилиана безденежного), как называют меня итальянцы. Но, – прибавил он, делаясь снова серьезным, – вот что привело меня сюда. Искренно ли ты желаешь помириться с Шлангенвальдами?

– От всего сердца, – быстро проговорил Эббо. – Я отрекаюсь от правила: око за око кровь за кровь.

– Граф Данкварт вполне разделяет твой образ мыслей, – ответил Максимилиан. – Воспитанный в прусском командорстве, он не имеет предрассудков, увековечивающих наследственные распри. Вопрос в том, как исполнить это примирение прежде, чем ваши воины снова вступят в драку, что легко может случиться, судя по сегодняшнему утру.

– Это, к несчастью, невозможно, пока а пригвожден к постели.

– Если бы вы были в моем лагере, то поклялись бы в моей часовне. А теперь, самое лучшее из всего, что может сделать Данкварт – это придти к тебе, пока я здесь. Мы призовем его завтра, друг мой Эббо: твой капеллан устроит здесь алтарь, отец аббат отслужит обедню, и вы присягнете на мир и дружбу в моем присутствии. И, – продолжал он, взяв Эббо за руку, – тогда я буду знать, как относиться к клятве рыцаря, ставящего страх перед Богом гораздо выше, чем страх перед своим государем.

Действительно, такие церемонии били в то время единственным средством обуздать свирепых вассалов и заставить их превратить вековые распри.

Максимилиан пошел отдать нужные приказания, а Христина была вскоре принуждена покинуть сына, чтобы заняться приемом новых гостей.

Эббо пролежал один до самого вечера. Он слегка задремал, вдруг послышались осторожные шаги на лестнице.

– Кто там? – промолвил он. – Я не сплю.

– Это ваш родственник, барон, – проговорил знакомый голос. – Я пришел с дозволения вашей матери.

– Добро пожаловать, сэр Казимир, – сказал Эббо, протягивая ему руку. – Вы нашли тут много перемен!

– Я поклонился его праху в часовне, – тихо проговорил Казимир.

– Да, он любил вас больше, чем я! – сказал Эббо.

– Ваше нерасположение ко мне было великое счастье, за которое мы должны благодарить Бога, – сказал Вильдшлосс, – хотя мне больно расстаться с надеждой, лелеянной в течение стольких лет. Но, молодой барон, мне надобно побеседовать с вами о важных делах. Говорил ли вам кто-нибудь о поручении, возлагаемом на меня? Император думает, что армяне и другие пограничные христиане могли бы присоединиться к нам и напасть на турок с другой стороны. Он избрал меня своим посланником, я сяду на корабль в Венеции. Я узнал о своем назначении лишь сегодня утром, по приезде сюда, так как император решил окончательно только по прочтении писем, принесенных сегодня утром; легко может быть, что гибель всех моих надежд повлияла на его выбор. Как бы то ни било, но мне он не предоставил выбора, и считает по-видимому это назначение великой милостью, – сказал Вильдшлосс с недовольным видом. – А тем временем, что станется с моей бедной дочерью? Она в монастыре, в Ульме, но наследство – это настоящий жернов, навязанный на шею сироты! Дерзкий Ласла фон Траутенбах просил уже руки моей бедной девочки… он, которому я не доверил бы и собаки! А, между тем, смерть моя отдала бы ее в руки его отца, который не замедлит отдать ее за Ласла. Его тетушка, игуменья, не верит в проделки племянника, и уговаривала меня уже не раз согласиться на обручение. При первом известии о моей смерти совершится этот ненавистный брак, и тогда… горе моему ребенку, горе моим вассалам!

– А король? – перебил Эббо. – Он мог бы сделаться ее опекуном.

– Молодой человек, – сказал сир Казимир, нагнувшись к нему и говоря тихим голосом, – не удивительно, что он завладел вашим сердцем, как друг, и пока вы возле него, никто не может быть ласковее или искреннее его; но, несмотря на все его блестящие качества, он в сущности, как и сам себя называет, лишь легкомысленный охотник. Сегодня, пока я с ним, он отдал бы мне охотно половину всей Австрии или вышел бы на поединок для защиты моих прав или прав Теклы. Но, на следующий день, когда меня уже не будет, придет Траутенбах, начнет ему надоедать, и тогда, озабоченный своими обширными планами, он скажет: «Хорошо!», чтобы избавиться от назойливого просителя. И тогда все потеряно для моей бедней дочери. Ослепленный пустыми мечтами уже тогда, когда он был только королем римлян, что станется с ним теперь, как он император? Разве это не сумасбродная мысль – быть здесь в то время, когда его австрийские владения настоятельно требуют его присутствия? Нет, нет; вы единственный человек, на которого я могу положиться.

– Как рыцарь и родственник, мой меч… – начал Эббо.

– Да тут дело не в рыцарских подвигах или в опасностях, грозящих молодой девушке. Есть только одно средство спасти мою маленькую Теклу – это жениться на ней!

Эббо сделал удивленное движение. Но Казимир продолжал:

– Мое главное желание для дочери, – сказал он, – это видеть ее воспитанной баронессой. Адлерштейнской? Ее святая покровительница избавила ее от всех печалей, которые причинил бы ей брак со мной. Но отдать мою маленькую Теклу под ее покровительство было бы бесполезно, так как Траутенбах не замедлил бы распространить известие о моей смерти, и потребовал бы свою маленькую племянницу. Вы же не достигли еще возраста, требуемого законом, чтобы быть провозглашенным ее опекуном в качестве главы нашего дома. Но, посредством брака, она сама и все ее владения сделались бы вашими, и я мог бы уехать со спокойным сердцем!

– Но, – сказал Эббо, – говорят, что я пролежу еще несколько недель. И даже выздоровев, сумею ли я, не достигший еще совершеннолетия, не имеющий опыта и так плохо выпутавшийся с моими горцами из дела о мосте… сумею ли я охранить такие владения, как ваши?

– Выслушайте меня, Эббо, – сказал Вильдшлосс. – Вы поддались увлечениям молодости. Но, где я найду другого молодого человека столь откровенно сознающегося в своих ошибках, столь расположенного исправить их и столь преданного тем, кого он любит и кто зависит от него? Стоит взглянуть на ваших крепостных людей, на их здоровые жилища, на их обильные жатвы и на их скот, а главное – стоит поговорить с ними о их молодом бароне, чтобы составить себе мнение о нем.

– Ах, это они любили так Фриделя! Они смешивают меня с ним!

– Какой бы вы ни были, и несмотря на все ваши ошибки и на будущие промахи, вы, дорогой родственник, единственный человек, которому я мог бы вверить свое дитя и владения. Древний замок Вильдшлосс есть удел мужского пола, и достался бы вам, по праву, рано или поздно; но есть и другие поместья, могущие подать повод к неприязненным стычкам, если вы и моя маленькая наследница не будете связаны неразрывными узами. Что касается вашего возраста, то вам будет…

– Восемнадцать лет, на Пасху.

– Так что между вами едва одиннадцать лет разницы. Текла будет в полном блеске красоты, когда вы успеете совершить ваши первые военные подвиги.

– И если ее воспитает моя мать, – задумчиво проговорил Эббо, – то она будет тем лучшей дочерью для нее. Но, кузен, вы уже знаете, что я тоже должен уехать. Как только буду в состоянии сесть на лошадь, я отправлюсь в путь, чтобы выкупить своего отца!

– По всей вероятности, ваше путешествие будет не продолжительнее моего, но безопаснее. Генуэзцы и венецианцы умеют отлично сговариваться с неверными насчет выкупа пленных, и, если вы подвергнетесь какой-либо опасности, то только по собственной вине. Но, допустите худшее… Вы все-таки можете оставить вашу молодую вдову под опекунством вашей матери.